* * *
Утомленное солнце нависло над лесом, а Стойвода все еще шел вдоль кустарников, разгоряченный, легкий. Степка — да и только, даром что не в отцовской одежде. На нем был белый парусиновый костюм, не очень подходящий для осмотра болота, летняя фуражка, о которой мальчишки говорили, что она будто из морской травы и может служить сто лет, а на ногах — непомерно большие сандалии. Видно, любил просторную обувь. За Стойводой тяжело ступал потный, припудренный пылью Филимон Товкач — он пришел сюда прямо с поля. Синюю сатиновую рубашку, которая годилась бы на двоих, стягивал надтачанный узенький пояс — память о Кавказе, — весь в серебре. К рубашке хорошо подходила зеленая фетровая шляпа, именно зеленая, потому что такую носил пасечник и это облегчало доступ на пасеку, которую Товкач уже успел приобрести втридорога в соседних селах: обманутые пчелы мирно принимали осмотрительного председателя, для большей безопасности бравшего с собой еще и кадильницу…
Поодаль шел директор МТС Артем в новом выглаженном костюме, который надел в праздник, да так и не снял. «После праздников все рабочее», — шутил Артем, когда Марта укоряла за привычку носить в будни то, что и в праздник. Артем выглядел человеком суровым, холодно посматривал из-под насупленных бровей то на Товкача, то на Стойводу, скупо улыбался на шутки Товкача и моргал прищуренным глазом. Эти места он знал еще с молодых лет, когда ходил к Марте в Талаи.
Старый след, покрывшийся мохом, привел под душистую черемуху, которая уже отцвела и как бы поэтому опустила к земле усталые ветви. Засосанная илистой почвой, одинокая, черемуха постарела, но не выросла, осталась безверхой и беспомощной…
— Дальше трясина! — предостерег Товкач.
Невдалеке упруго ударила крылом дикая утка, взвилась над камышами и полетела на соседние озера.
— К своим в гости, — улыбнулся Артем и, сняв фуражку, пристально смотрел ей вслед, пока утка не упала грудью на воду. — Осенью будет хорошая охота…
— До осени здесь надо сделать поле, — сказал Стойвода.
«Да, да, ты себе говори, голубчик, а я свое знаю, — рассуждал Товкач. — Нам не к спеху. Посмотрим, что выйдет у других».
Все трое стояли у черемухи и смотрели как завороженные на Вдовье болото, и трудно было сказать, кто из них старше, кто моложе. Стойвода смотрел себе под ноги, но это только так казалось. Товкач был похож на человека, который не хочет видеть того, что видит. Он не мог понять, для чего оторвали его от дела и привели сюда. Ага, увидел! Чуть правее «Корабельной дачи», что стеной леса поднималась по ту сторону болота, копошились люди. Одни работали согнувшись, и только красные и белые платочки, как маки, цвели за камышами, другие, стоя в полный рост, поднимали топоры и рубили что есть силы. На каждый удар топора в кустарниках глухим стоном отзывались немые просторы болота. «Началось… — вздохнул Товкач. — Не послушали бывалого человека. Полезли в болото с голыми руками. Бог с вами. Увидим, что из этого выйдет…» Он одернул рубашку и провел ладонью по лбу, его желтоватые глаза заискрились, и от них как бы упал свет на серое обрюзглое лицо. Ему хотелось крикнуть: «Эх, Каленикович!» И Каленикович, то есть бухгалтер Кондрат Калитка, который знал эти приметы, мог бы сразу сказать, что Товкача осенила какая-то мысль. Но Калитки поблизости не было, а Стойвода и Артем не обращали на Товкача внимания. Они прислушивались к гомону, который не затихал на том краю болота.