Снова повернул его к себе Гоша.
— Ну, как там? Староверов на Остров Скорби не загнали еще?
— Староверы уже дважды вечевали разрешение исторической науки.
— Провалилось?
— Пока — да.
— Не надо, — горячо заговорил Гоша, — не надо нам исторической науки. И художественной литературы не надо. Пусть будет все, как есть. Ради одного этого мы обязаны туда вернуться. Выступить, доказать, навсегда запретить староверство — и можно умирать. Я только этим и живу, не подыхаю. Василий! Если не выдержу, это будет твой долг! Поклянись!
Краснов усмехнулся наивности бывшего старовера и немедленно выдал требуемую клятву, не сомневаясь, что верность ей от сможет сохранить до самой своей и Гошиной смерти.
Через час присяжные заявили: "Мы не ОСО"[5] и отложили решение до завтра.
А ведь Краснов всерьез надеялся прожить под именем Александра Краснова остаток жизни в ЭТОМ мире. Он смирился с невозможностью вернуться к Светлане, хотя это и мучило его больше всего на свете. Он не хотел больше ни славы, ни власти, ни служения народу. Он хотел сегодня дожить до завтра, потом до следующего дня, до следующего… Вернее, не до дня, а до ночи, ибо к дням своего рабства он совсем потерял интерес. Его интересовала теперь исключительно жизнь во снах, ибо в эти бесконечные ночные часы он бывал свободен, он видел Лабирию, Светлану и совсем еще беспомощного сынишку, которого она зовет Васенькой. Он видел во снах Александра Краснова. Он вовсе не стал спать с его Светкой, а живет с какой-то медработницей из лечебни и работает в "Скорой помощи"… Эти сны грели Василия по ночам и давали днем силы дождаться следующего вечера.
Двое блаженных спали на соседних нарах и становились все более похожи — худобой и безумным блеском голодных глаз, от которых отворачивался "фронтовик" Бугрин, потерявший интерес к своему предшественнику после неудавшейся расправы. Работали они — по слабости здоровья — на "легкой" работе: заготавливали дрова для своего барака. Таких бедолаг, как они, было на ближней лесной командировке по двое от каждого барака, и гуманный смысл их назначения сюда заключался в возможности дотянуть до зимы, а дальше — как кому повезет.
Лучше было бы, конечно, в библиотеке, но оттуда Краснова удалили уже на следующий день после суда в бараке. Бугрин обставил это с обычным своим изяществом. Вызвал, показал врачу, и врач "прописал" чистый воздух. "Чтобы уберечь тебя от прииска, — заботливо сообщил Бугрин, — поставлю тебя с Дойкиным на заготовку дров. За лето придешь в себя, а там — что-нибудь придумаем. — И посетовал: — Угораздило же тебя попасть под взрыв".