В себя она пришла в районе поворота на Приморский. Как садилась, как заводила машину, как ехала — без понятия. Включился автопилот. Сама Кира просто дышала. Училась дышать заново в состоянии, когда тебя переполняет острый стыд за когда-то давно сделанное. И невыносимо горькое чувство сожаления о том, что нельзя вернуть все назад. И не делать того, что ты уже сделал. Как бы она хотела… Сколько бы отдала… чтобы вернуться хотя бы на пять минут туда, в прошлое. Ей бы хватило пяти минут — чтобы отвесить себе тогдашней пару оплеух. И доходчиво объяснить, что делать можно, а чего нельзя ни в коем случае. Если не хочешь жить потом в грязи всю жизнь.
* * *
— Кирюша, ты сегодня рано, — входная дверь открылась. Это с работы вернулась мать. Раиса Андреевна вгляделась в бедное лицо дочери, привалившейся плечом к косяку, и улыбка сползла с лица капитана Биктагировой. — Кирюша, что-то сучилось?
— Мам, зачем ты ей рассказала? — голос Киры звучал устало и безучастно. — Зачем, мама?
Эксперту-криминалисту потребовалось бы секунд пять, чтобы сообразить, о чем речь. А материнское сердце учуяло беду сразу. Раиса Андреевна поставила сумку на стул, вздохнула и потянула платок с шеи.
— Я не знала, что делать, девочка моя… — голос матери тих, едва слышен. — Я просто не знала, что тогда делать с тобой… Наташа — моя сестра, ближе ее у меня никого нет. У кого я могла просить помощи… совета?
— Ты рассказала дяде Паше!
Раиса Андреевна подвинула сумку, тяжело села на краешек стула.
— Паша очень тебя любит. Как дочь. Он никогда не осуждал тебя. Он, знаешь, сказал мне, что собственными бы руками этого Лекса твоего…
— Вот и пусть бы только дядя Паша знал! — пустой и безжизненный голос сменился криком. — Зачем ты Оксанке сказала?! Зачем?!
— Кирюша… Я только Наташе… Я Оксане ничего не говорила. Да что случилось-то?
— Ничего… — тихо и тоскливо прошептала Кира. Повернулась, прижалась затылком к дверному косяку. — Ничего. Ничего.
Сползла по косяку вниз. Уткнулась лицом в колени. И разрыдалась.
Раиса кинулась к дочери, неловко устроилась рядом, на полу. Гладила по голове, шептала что-то невразумительное, ласковое, успокаивающее. И сама тоже плакала. Совсем как тогда, десять лет назад, когда они вот так же сидели на полу в ванной и ревели, обнявшись.
* * *
На циферблате — два. Два ночи. Негромко тикают часы. На чистой кухне у окна, завернувшись в тонкую шаль, сидит женщина. Смотрит в окно. Просто чтобы куда-то смотреть. Там темно. Черно. Так же, как в мыслях женщины.
Щелкает замок входной двери. Женщина резко встает с места и идет в прихожую. Пришла дочь. Растрепанные темные волосы. Размазавшаяся тушь. Засос на шее. Мать делает шаг, потом еще один. Морщится — дочь вся пропахла спиртным, табаком и резким запахом чужого, мужского парфюма. Снова. В который раз.