— Что с ней? — спросил Макс, в глубине души радуясь тому, что голос у него звучит ровно, не выдавая охватившего его волнения.
Буровин потёр неестественно вытянутые ладони с ещё более длинными, как щупальцы у осьминога, пальцами и, по-птичьи склонив голову набок, колюче глянул на Макса.
— Всё в порядке, папаша, — неожиданно мягко сказал он. — Небольшой приступ, всего лишь аритмия, вероятно, на почве усталости и чрезмерных волнений. На первый взгляд у вашей девочки сердечная недостаточность, хотя, более определённо я смогу сказать по завершении обследования. Ничего серьёзного, на мой взгляд, нет, но курс лечения ей, несомненно, необходим.
— Курс лечения — это хорошо, — услышал со стороны свой голос Макс и удивился, насколько отстранённо он звучит. — Меня интересует, когда она придёт в себя.
— Я думаю, завтра всё уже будет в порядке. Конечно, постельный режим ей бы не помешал, но…
— Ходить и разговаривать она сможет?
— По всей вероятности, да, — кустистые брови доктора утвердительно сдвинулись к переносице.
Интересно, подумал Макс, выражается ли Владимир Фёдорович по каким-нибудь иным поводам более конкретно, безо всех его «я полагаю» и «вероятно». Или — это устоявшаяся привычка старого эскулапа давать обтекаемые формулировки, допускающие двоякое толкование. Значит, усталость и чрезмерные волнения, говорите?
Макс повернулся к кровати. Ещё по дороге сюда у него появилось ощущение, что стоит только ему взглянуть на ребёнка, и что-то внутри подскажет, его дочь перед ним или нет. Макс в глубине души не верил этому, считая такое чувство глупым предрассудком, но оно, почему-то, не уходило, а, наоборот, крепло, превращаясь в уверенность. И вот теперь он стоял, смотрел на девочку, накрытую тёплым шерстяным одеялом, и чувствовал всё тот же разброд в душе, что и прежде. Никакого внезапного прозрения, нахлынувших чувств, ничего подобного. Неопределённость всё так же обнимала его своими чёрными лапами, ввинчивая в сознание буравчик подозрений.
Девочка, лежавшая на койке, была той, которую он увидел в коридоре. Только сейчас её лицо было неестественно бледным, а черты заострились. К худенькой ручке, выпростанной из-под одеяла, была присоединена капельница, а также один из многочисленных проводов, шедших к гудящей и попискивающей аппаратуре.
На вид ей можно было дать лет девять; то есть, возраст совпадал, хотя внешность маленьких девочек, впрочем как и зрелых женщин, часто бывает обманчивой. В её чертах что-то неуловимо напоминало Максу Маринку, но весьма отдалённо и настолько размыто, что, при желании, можно было отыскать следы схожести с добрым десятком других известных ему женских лиц. В общем, положение продолжало оставаться двояким и ни капли не прояснённым. Да, это могла быть его дочь. И нет, он не чувствовал уверенности в этом.