Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса,
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса.
Всё–таки удивительный народ — русские. Все прогрессивное человечество из века в век видело чернокожих исключительно в ударном труде на плантациях, но на плантациях России неграм зябко даже летом. Поэтому Арапа Петра Великого не сгноили во глубине сибирских руд.
И не прогадали, его кучерявого правнука муза вознесла на самый верх поэтического Олимпа.
— Пришли, тута он, — субъект в плащ–палатке отступил в сторону, пропуская вперед клацнувшее затвором калаша начальство.
— Митрич, табельное твое где? — вкрадчиво поинтересовалось начальство.
— Где–где, в оружейке осталось. Я же не пацан малолетний с такой дурой взад–назад по лестнице скакать, — равнодушно пробурчал Митрич.
Выслушав объяснение дичайшего нарушения устава, подполковник тяжело вдохнул, покачал головой и двинулся в сторону хрюкающего где–то в высокой траве зверя.
Скажу честно, понять могу обоих.
И подполковника, которому просто негде набрать других кадров. Потому приходится терпеть тех, что есть.
И пенсионера Митрича, которому просто залезть на десятиметровую караульную вышку, уже подвиг. А уж тащить наверх неудобную трехлинейку это сродни мазохизма. Вот и ходят мужики на пост без оружия. Знают, с этой стороны часть вплотную граничит с болотом, из которого кроме кабана или кикиморы с лешими выйти некому.
Но кабану военное имущество не интересно, а кикиморы, лешие и прочие социальные элементы с местными мужиками предпочитают не связываться. Ибо места тут глухие, а люди живут суровые.
— Ты смотри, какой красавец. Не меньше центнера будет, — подполковник вскидывает автомат к плечу выцеливая зверя.
Хотя чего его выцеливать? Кабан почти неподвижен. Плотно перехлестнутый кольцом колючей проволоки, глубоко впившимся в толстую шкуру, хрипящий зверь прижал уши и развернулся в нашу сторону.
Я даже не стал взводить курки обреза. Это не охота, это расстрел.
Бах!
Чиркнув по кабаньей холке, пуля рвет сталь захлестнувшей зверя стальной петли.
— УИИИИИ, — секач срывается с места.
Судорожно взвожу курки обреза, понимая — не успеваю!
Бах!
Подстреленный зверь падает на землю в паре метров от подполковника.
— Неправильно это, в привязанного зверя стрелять. У зверя должен быть шанс, — спокойный, как танк, подполковник кидает автомат впавшему в ступор водителю. — Митрич, ты тут разделай все как положено, я за мясом машину пришлю через часик.
— Сделаем, — с видом факира Митрич материализует в руке охотничий нож. Прелести охоты ему по барабану. У него чисто житейский интерес — отщипнуть долю от почти центнера свежего мяса. Местные они вообще не охотники, в городском понимании этого термина, они добытчики. Это я могу позволить себе извести десяток патронов на одну тощую утку. А такие вот Митричи будут терпеливо ждать, пока с одного самокрута на дымаре смогут взять две–три птицы.