Знаешь ли ты Толстого, если пил с ним? Сколько следует для познания выпить с Гребенщиковым? Нужно выпить на ночь три литра воды, чтоб с утра была цела голова. Девочка, если ты хочешь чашку чая с Захаром Прилепиным и взять у него интервью, ты должна понимать: это будет тот же самый Захар Прилепин, кто написал «Чёрную обезьяну» и разгружал на Донбассе грузовики, проведя конвой через казачий патруль, который почему-то хотел расстрелять его на обочине. У него нет другого Захара Прилепина, даже для тебя, девочка. Поэтому подумай ещё: ты правда этого хочешь?
Вот всё, что я могу сказать о личном знакомстве с Захаром Прилепиным. Остальное есть в его книгах.
Заключение второе. Диалектика героя
Всегда кажется, что забыл сказать главное.
Эдуард Лимонов, старший товарищ нашего героя, в циничной своей манере заметил бы, что Захар Прилепин ухитрился выжать максимум из такой архаической в XXI веке профессии, как писатель. И даже сделал так, что профессия перестала считаться устаревшей.
Впрочем, именно это я, кажется, говорил в начале. А вот в финале Эдуарда Вениаминовича поблагодарю – созданная им партия берегла таланты пуще государства – иначе вполне могло обернуться так, что весьма радикальный в годы НБП-активизма Прилепин мог за какую-нибудь шумную и яростную акцию оказаться надолго в тюрьме – нашей или иностранной. Он, я уверен, остался бы писателем и там, но вот с читателями уже была бы проблема, да и вообще могло бы не случиться всего и вовремя.
Подобная версия судьбы вовсе не умозрительна – Прилепин не только революционер, но искатель приключений, и статус образцово-показательного семьянина, многодетного отца заземлил, но не исправил романтико-героического строя души.
Про своего атамана Джона Сильвера пираты говорили, что он может разговаривать, как книга. Однажды, в разговоре (мы просто шли по улице и обсуждали восстание и войну в Донбассе) он накидал мне, быстро, сухо, точно, соразмерно и восхищённо, портреты партизанских командиров – Моторолы, Гиви… И я с тех пор, едва услышав эти имена, вижу перед собой – лица, пластику, слышу голоса: как и что они говорят. Вижу именно в варианте, наговоренном Прилепиным, и не сомневаюсь, что другого просто не бывает. Вижу Захара с ними рядом, своим среди своих, автора, наконец встретившего собравшихся вместе собственных персонажей.
Ещё штрихи: от него, убеждённого провинциала, я никогда не слышал негатива в отношении «жирной и зажравшейся Москвы», этого агрессивного ответа на московский снобизм, свидетельствующего прежде всего о готовности пополнить и зажраться самому.