Анна плакала. Слишком много горя было вокруг. Она страдала из-за погибшего в огне ребенка, она жалела верного Бена, на помощь которого могла бы рассчитывать. Ей было жалко лежащую без чувств молодую мать, жалко потрясенного Оливера…
Девушка невольно подползла на коленях к осиротевшему юноше, снизу вверх заглянула ему в лицо. Оно словно окаменело, глаза плотно закрыты, между опаленными бровями залегла напряженная складка. Анна всхлипнула.
– Оливер… Так нельзя. Заплачь, миленький. От слез тебе станет легче.
Сейчас она говорила как женщина, забыв на миг о своей роли мальчишки. Но, возможно, именно такая, по-женски мягкая, доброта и нужна была юноше. В голосе Анны звучали участие и теплота, и сердце Оливера дрогнуло. Он потянулся к Анне, ткнулся головой ей в плечо. В его груди что-то мучительно перевернулось, и юный воин, не сдержавшись, заплакал, словно дитя.
Поглаживая его волосы, Анна шептала бессмысленные слова утешения. Через плечо юноши она видела, как стали сходиться ратники Майсгрейва, узнавали, что случилось, молча склоняли головы. Шустрый Гарри даже отвернулся, пряча слезы, вытер глаза и обычно такой ироничный Патрик Лейден.
А потом она увидела Майсгрейва. Рыцарь шел к ним, тяжело переступая через завалы, в руке его был меч, рубаха порвана и окровавлена. Заметив рыдающего на плече Алана Оливера, Филип спросил, что случилось, и, узнав ответ, замер. Анне даже показалось, что она видит на лице Майсгрейва ту же маску безысходной скорби, что и у Оливера. Но рыцарь легче справился с собой.
– Бен, старина, – тихо произнес он. – Как же так?..
Он медленно перекрестился. Потом подошел к Оливеру и положил руку ему на плечо.
– Мужайся, мой мальчик. Будь тверд. А теперь идем. Ибо, что бы ни случилось, мы не должны забывать о своем долге.
Кони всхрапывали от долгой скачки и задыхались. Моросил мелкий, как мука, дождь. Отряд Майсгрейва вот уже много часов быстрой рысью двигался на юг. Копыта лошадей выбивали глухую дробь по плитам старой римской дороги.
В то утро, сразу после пожара, едва они вернулись на постоялый двор, Майсгрейв велел спешно собираться в дорогу. Это вызвало удивление. Люди еле держались на ногах, кое-кто был обожжен, одежда у всех была грязная и пропиталась сажей и гарью. Большой Том заметно прихрамывал, у Гарри багровели щека и скула, а Шепелявый Джек нянчил свои покрытые волдырями ладони.
Обычно приказания Майсгрейва были равносильны закону. И хотя в пути допускались мелкие вольности и поблажки, рыцарь никогда не позволял перечить ему. Однако на этот раз, хоть возражений и не последовало, никто не двинулся с места. Все угрюмо молчали. Тогда Майсгрейв завернул рукав и показал рубленую рану от меча чуть выше локтя, на которую он лишь недавно положил немного корпии.