Сегодня после полудня я спустилась в репетиторий, чтобы позаниматься на пианино. Как давно я не касалась клавиатуры.
И мне сейчас как никогда нужна музыка.
Я была совершенно одна. Девчонки боятся ходить сюда поодиночке. На уроках они плачут. Не хотят идти на тренировки после школы. А если остаются, то до станции идут все вместе. Даже София, обожавшая школу, заговорила об отъезде. И с каждым днем становится все хуже. И все оттого, что им никогда не найти того, что они ищут.
Все время идут дожди, и в репетиториях еще более промозгло, чем обычно. Руки так окоченели, что больно играть. Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться и следовать указаниям мисс Симпсон. Она говорит, что все мои сбои случаются из-за несобранности. Нужно напрячь волю и справиться с ошибками. Скажем, чтобы во время исполнения кто-то мог подкрасться и хлопнуть меня по спине, а я бы продолжала играть как ни в чем не бывало, без малейшей запинки. Я должна играть не останавливаясь. Именно так учат в музыкальной школе.
Но все напрасно. Я не могла играть.
Дверь в подвал была открыта. Я повернула ручку, и она поддалась. Туда я пока не пойду — рано.
Любая дверь — это дверь только для меня, моя дверь. В конечном итоге я всегда прохожу в двери, и не важно, заперты они или нет.
Мне пришлось приналечь плечом, чтобы открыть дверь ванной. В нее упиралась папина нога. Белая кафельная плитка была вся залита густой темной кровью. Папа уронил голову на грудь. Он не мог отодвинуть ногу. Он сидел и сидел… Последний выдох — только для меня. Последняя струйка воздуха со слабым шипением вырывается из сдувшегося спасательного плота. Он ждал моего прихода. Солнечный свет заливал ванную комнату, и было так тепло. Мне хотелось свернуться возле папы калачиком и уснуть. Но вместо этого я должна была кричать, кричать, кричать, хотя ни одна душа не слышала моего крика. Звук исчезал неведомо куда, он просто кружился воронкой, бился о стены.
Если я обладаю знанием, значит, я не жертва. Жертвы не понимают смысла своих страданий. Либо я — враг, либо союзник, но не жертва, нет.
Иногда я забываю, что окружающие не могут услышать моих мыслей. Сидя за завтраком с чашкой кофе, я с ужасом глядела вокруг. Все-все девчонки, должно быть, знают, что я о них думаю, знают о моем полном и явном презрении к ним. Я не могу его скрыть.
Из-за Клэр все они помешались на мистере Дэвисе. Уже забыты и Боб, и уборщик. Теперь только мистер Дэвис — их любимое чудовище. Они шепчутся, а сами поглядывают на меня, сидящую в стороне в полном одиночестве. Я знаю, о чем они шепчутся: «Интересно, он сначала сделал с ней это? Или сначала разорвал на клочки?»