— Давай, Семка, быстрей, некогда рассиживаться. Пошли.
Сказав последнее слово «пошли», Анисим, наконец, решил тот вопрос, над которым маялся в последние ночи. А решив, почувствовал облегчение.
По переулкам, купающимся в сизых, утренних потемках, по одному, по двое, группками тянулись люди к конторе лесоучастка. Дружный скрип мерзлого снега под валенками далеко разносился в холодном воздухе. Левее конторы стоял длинный, приземистый барак, где жили городские, присланные на лесозаготовки. Молодых девок ни снег по пояс на делянке, ни тяжелый топор, ни лучковая пила уторкать не могли. Вот и сейчас в настежь распахнутые двери вывалились с таким смехом и визгом, как будто, скажи, их кто щекотал. Семка напружинился, словно молодой конек, прислушался и прибавил шагу. Анисим заметил, догадался, что к девкам тянет сына. Дело понятное, молодое, сам в такие годы любил потискаться в темных закутках.
И снова, как всегда неожиданно, испугом, бедой дохнуло воспоминание: на среднего сына принесли похоронку, Анисим, не зная что делать, куда деваться, схватил топор и стал рубить старый комель, лежавший в ограде. Кромсал его, отмахивая большие щепки, вымещая на безответном дереве свою боль…
Анисим замедлил шаги, перевел дух, несколько раз глянул на Семку и решился.
— Это самое… Не слышал, в Егорьевском лесоучастке парню сосной ноги переломало.
— Ну, слышал, — нехотя отозвался Семка, поворачивая голову в сторону барака. — Всякое бывает.
— Радости мало, а все же дома останется. Так бы на фронт уперли.
Говорил Анисим медленно, с перерывами, словно стесывал каждое слово топором.
— На фронт теперь не заберут, живой будет.
Семка забыл про барак, подстроился под медленный шаг отца, опустив голову, пошел рядом. И вдруг резко ее поднял, глянул прямо, не смаргивая.
— Хорошо ему, батя, живому…
Лицо сына было совсем близко, глаза совсем рядом. И по лицу, и по глазам Анисим догадался — Семка его понял. Все понял. Не только понял, но и согласился. Дальше они шли молча, не глядя друг на друга.
В контору лесоучастка, где начальник распределял людей на работу, не заворачивали. У них дело известное — плотницкое. Рубили новую конюшню. Старая похильнулась, по утрам в углах белели сугробы. А лошади на лесозаготовках — первое дело. На себе бревна не потянешь. На новой конюшне оставалось только поднять стропила, забрать крышу тесом да навесить ворота. Работы дня на четыре, если подкинут, как обещал начальник, помощников. Помощники были уже на месте — два паренька.
Анисим дрожал, словно промерз на сильном морозе. Но когда взял топор, успокоился.