– То есть? – поморщился он.
– Вы чувствуете вину за своего сотрудника. Так уж много ли вы ему платили?
– Знаете что, – выдавил он после короткой паузы. – Берите своих кроликов и убирайтесь.
Пока он перевязывал тушки, пальцы у него дрожали, вследствие чего узел долго не получался.
– Не думаю, что вы не хотите об этом поговорить, – прищурилась Жаклин.
– Кажется, теперь я догадался, какую должность вы занимаете.
– У людей с черепом подобного типа хорошо развитое логическое мышление. Они на удивление проницательны.
– Занозы в заднице, – закончил он, бросая тушки на прилавок.
– На самом деле я полицейский, – бросила она, прежде чем уйти. – Но вы были очень близки.
Прибыла она к одиннадцати часам ночи, когда обряд почти закончился. Кремация состоялась еще утром, а поминки – в обед. Среди собравшихся она отметила немногих знакомых. В основном эта безликая толпа состояла из друзей матери, каких было немало. Родственники, которых она в последний раз видела на Рождество пятнадцать лет назад. Разноюродные сестры, братья и тетки сочувствующе кивали, полагая, будто привычное для девушки каменное лицо – отпечаток невосполнимой утраты. Софи же пыталась заглянуть куда глубже, но не заметила и намека на грусть, поэтому сильно злилась на сестру. Сама она была на удивление молчалива, поэтому иногда девушек можно было спутать.
Дом их матери, а соответственно дом Жаклин до шести лет, и Софи до двадцати одного, располагался в небольшом поселке близ Хусовика. Численность жалкая, а здания разбросаны в километрах друг от друга, поэтому соседи, хоть и знали друг друга, пересекались крайне редко. Довольно просторный дом стоял на горном возвышении с видом на озеро.
Софи украсила лестницу и тропу цепью закрытых фонарей, организовала шатер с щедро накрытым столом. Весь вечер она металась между фонарями призраком, чтобы зажечь погасшие свечи. Было нетрудно догадаться, как много сил она вложила, и каким характером нужно для этого обладать.
И все же самооценку Софи это не повысило. Мать жила исключительно ради дочери. Все, что она делала, было нацелено на то, чтобы поднять девочку. Жаклин не понимала этой почти болезненной связи. Разорвалась двусторонняя пуповина, и теперь одна из них была вынуждена носить ее раненный шлейф до конца жизни.
Чтобы забыться в особенно трудный час, девушка много пила. За весь вечер она не обменялась ни фразой. Но когда почувствовала необходимость в поддержке, подошла к Жаклин, гнездящейся в уголке под шатром.
– Она велела, чтобы ее прах развеяли над озером ровно в полночь.