сажать морковь на ее клумбах. Столько в ней добродетельного упорства, столько хорошего тона в мешковатых твидовых юбках и бесформенных вязаных кофточках, столько неразбуженной красоты в скрытом под ними теле! Эта ее нетронутость доводит Эдвина прямо-таки до исступления. До грани удара. Еще немного, и у него лопнет сердце. Ну а она — она прекрасно знает, как изводит его своей добропорядочностью, отзывчивостью, нравственным превосходством. Но что же ей делать? Опуститься до уровня грубого мужлана? Никогда. Она терпеть его не может в такое утро.
И будет, будет сажать розы, и пусть он чихает и кашляет.
День, как видите, начался не лучшим образом для Грейс, и Эдвина, и Эстер. Сейчас, на станции, Грейс держит отца за руку не потому, что простила его, а потому, что, когда кругом толкутся одни женщины и дети, любой мужчина в цене и все должны знать, что он принадлежит ей.
Обыкновенно на станции Алден — тишина и благодать. Редко когда соберется за раз больше пяти человек пассажиров, а у добросовестного, домовитого начальника станции мистера Фелла всегда вдоволь времени и охоты вылизывать ее и лелеять. На платформе — чистота и порядок, название станции выложено живыми цветами на зеленом, ухоженном дерне насыпи, комната ожиданий отделана в викторианском стиле, освещается газовыми рожками и отапливается камином. Формально комната ожидания предназначена лишь для пассажиров первого класса, но в зимнее время двери ее, по воле мистера Фелла, открыты и для пассажиров третьего.
Сегодня на станции шум, толкотня, неразбериха, у мистера Фелла — приступ астмы, он задыхается и судорожно ловит воздух, уединясь у себя в кабинете. Церковные колокола приветственно разносят по окрестности радушный трезвон — в последний раз, ибо завтра правительство надолго запретит звонить в колокола по всей стране, из тех соображений, что это может каким-то образом способствовать немцам; паровоз, которому решительно не положено делать здесь остановку (про что никто не знает, кроме мистера Фелла, а мистер Фелл знает, но не может сказать из-за астмы), спускает пары; ответственный за эвакуацию, нимало всем этим не смущаясь, бодро выкликает по списку имена детей, которых здесь нет и в помине.
Дети ревут, взрослые возмущаются, собаки заливаются лаем.
Бразды правления привычно берет в свои руки Эдвин Сонгфорд. Он повергает в молчание колокола, паровоз и ответственного за эвакуацию. Он дает мистеру Феллу хлебнуть коньяку из карманной фляжки (стекло, оправленное в кожу и серебро) и выясняет то, что и без того давным-давно ясно: либо на станции остановился не тот поезд, либо поезд привез не тех детей.