«Красная фланель греет лучше белой», —
утверждает Гвинет.
«Браки заключаются на небесах».
«Поспешишь, людей насмешишь».
«От работы еще никто не умирал».
«Береженого бог бережет».
«Курочка по зернышку клюет и сыта бывает».
«За битого двух небитых дают».
«От ушиба на груди бывает (шепотом) рак».
«Голенький ох, а за голеньким — бог».
«Настоящую даму всегда узнаешь по обуви».
И так далее. Хлоя, усталая, сонная, наводит зеркальный блеск на стаканы и терпеливо внимает, стараясь мотать на ус. Она послушная девочка.
Гвинет тревожится, что Хлоя столько времени бывает в «Тополях», боится, как бы она там не надоела, и набирается смелости попросить, чтобы ее раз в неделю на полдня отпускали с работы, тогда она сможет уделять дочери больше внимания. Услышав это, миссис Ликок, бойкая, шустрая дамочка с жестким взглядом, ревностная католичка, издает смятенный возглас, призывая матерь божью, и валится в постель с болью в груди, а добродушное, румяное лицо мистера Ликока дня на два омрачается, пока он обдумывает, как отнестись к этой просьбе. Похоже, он не столько раздосадован, сколько опечален.
Гвинет в ужасе, что доставила им такие огорчения. Она берет свою просьбу назад, но Ликоки охают и ахают над нею еще не одну неделю. Они не в силах пережить этот случай и мусолят его, как голодный пес, которому наконец-то швырнули кость.
Если это из-за денег, говорит мистер Ликок, можно договориться, что Хлоя будет за два шиллинга в неделю чистить обувь постояльцам, — в трактире к этому времени сдаются восемь комнат.
— Это не из-за денег… — говорит Гвинет.
— Если из-за того, что вы слишком устаете, — в волнении говорит миссис Ликок, сходя с лестницы, — я могу вам достать апельсинового сока. Министерство питания распродает по дешевке в Стортфорде — переложили химикалий от порчи, малыши отказываются, но взрослые прекрасно пьют. Он очень вас взбодрит.
И Гвинет не получает полудня в прибавку к выходному. Зато Хлоя, перед тем как идти чистить ботинки, каждое утро получает ложку густого апельсинового сиропа с резким привкусом серной кислоты, а для ящика с банками Гвинет приходится с этих пор выкраивать свободное место под кроватью.
Как-то зимним утром, наугад протягивая в темноте ложку ко рту Хлои — окна с вечера наглухо зашторены для затемнения, — Гвинет прыскает со смеху.
— Ой, не могу, — говорит она. — Умора, а не жизнь.
Ха-ха.
Вот почему теперь, когда португалец-официант подает вместо кампари дюбонне в плохо вымытом стакане, Хлоя не произносит ни звука. Ей понятно, что для него неприятней всего обслуживать женщин, по его представлениям, это унизительно. Ей понятно, что на него взваливают чересчур много работы, а платят слишком мало, что на нем наживаются, пользуясь его беззащитностью в чужой стране, а самое для него оскорбительное — что ей это понятно.