— Я!..
— Я!..
— Я!..
…А настоящая война существовала где-то в другом мире, и оттуда, с той войны, из того страшного мира, приходили сообщения в газетах, прилетали радиосводки, привозили в город эшелоны раненых, о ней говорили на улицах, в учреждениях, дома, и все-таки она была нереальной, похожей на войну из книжек или из учебника истории. Даже сейчас, в этот момент, она была так же далека от нас, как звезда Сириус.
— Иванченко… Коломиец… Монастырский…
— Я!..
— Я!..
— Я!..
…Сейчас мы пойдем в военгородок, получим обмундирование, оружие и… А дальше что? Дальше ничего не представить. Дальше будет особое распоряжение. Особое… Почему? Что в нем будет особого?
— Никонов… Перелыгин… Пилипенко…
— Я!..
— Я!..
— Я!..
А потом к городу подойдут фашисты, и все будет, как в кинохронике. Будут гореть дома, вставать черные деревья взрывов, будут бежать и падать солдаты, будет дым, треск, грохот и нарастающие завывания бомб…
— Пономарев…
— Что? Я здесь!
И молчание.
Цыбенко смотрит поверх списка на колонну.
— Пономарев…
— Здесь! Я Пономарев.
Кто-то толкает меня в бок. Что случилось? Почему все задвигались, зашумели, заудивлялись, и все это движение, и шум, и удивление обращены на меня, ко мне?
— Пономарев…
— Что?
— «Я» надо… «я»! — толкают меня в бок уже с другой стороны. — Не «здесь», а «я»!
А, вот оно что…
— Я!
Цыбенко кивает.
— От так. Це вже не школа. Школа кончилась, хлопец. Умаров… Юр-ченко… Яньковский!..
— Я!..
— Я!..
— Я!..
Все
Сержант аккуратно складывает список взвода и заправляет его в карман гимнастерки, И сразу же подбегает к нему загорелый до красноты лейтенант, со светло-голубыми глазами и совершенно белыми волосами, выбившимися из-под сдвинутой на затылок фуражки. Он делает резкий отмах рукой.
— Выводите своих людей! Быстро!.. Быстро!..
И бежит к другому взводу;
— Р-р-р-равняйсь! Смир-р-р-рна! Правое плечо вперед! На выход… шагом… Арш!
«Р-рух… р-рух… р-рух… р-рух…» — двинулась колонна к воротам, уже открытым настежь на Красную улицу.
…Шли по Кабардинской к железнодорожному переезду. Шли мимо присевших вдоль улицы, прилепившихся друг к другу, одноэтажных домиков, мимо старой аптеки, мимо знакомых с незапамятных времен переулков, мимо прохожих, которые оглядывались и долго смотрели нам вслед. Одна бабуся даже тихо ахнула и перекрестилась:
— А энтих-то, сердешных, куды? Неужто тоже на хронт?
Да, видимо, в своих стареньких пиджачках и брюках, из которых мы давно выросли, мы не производили впечатления грозной силы, способной задержать фашистов на подступах к городу.
…Шли мимо воспоминаний, мимо игр в чижика и ножички, мимо «Колька, выскочи на минутку!», «Славка, пойдешь в воскресенье за кизилом?», «Мальчишки, айда на речку!», мимо ворот, у которых в позапрошлом году дрался с каким-то Петькой Ханом, мимо скверика, в котором этой весной впервые в жизни назначил свидание с самой лучшей девчонкой в мире. По тротуарам с обеих сторон, не отставая от колонны, шли какие-то упорные мамаши с застывшими лицами, решившие, наверное, до самого конца пути быть около своих дорогих мальчиков. Шли в оранжевых лучах вечернего остывающего солнца еще не солдаты, но уже и не школьники, еще не взрослые, но уже и не дети.