— Начнем.
Переводчик вынул из планшета лист бумаги и карандаш и сказал пленному:
— Неер коммен.
Немец подошел к столу.
— Ирэ фамилиен, наме? — спросил переводчик.
Пленный молчал.
— Загэн из ди нумер ирэ абтайлюнг?
— Цвайундфюнфцихь рэгиментс инфантери. Зюдгруппэ.
Я отошел к двери.
— Слышь, ты откуда родом? — тронул меня за локоть часовой, заглядывавший в комнату.
— Я? Из Нальчика. А что?
— Да так… — сказал часовой. — Я вот из Крымской. По второму году служу, а земляков не встречал ни разу. Сам фрица поймал?
— Нет. Наш взводный его прихватил где-то. Во время боя.
— Отвоевался фашист, — сказал часовой.
…Офицеры у стола разбирают какие-то документы, отобранные у пленного, Майор передает переводчику небольшой листок плотной бумаги и водонепроницаемый конверт из тонкой парусины.
— Что это такое?
Переводчик вглядывается в текст, напечатанный на листке, и вдруг встает.
— Это стоит послушать всем, товарищи. Мне лично подобная штука попадает в руки второй раз. Так называемый «Ериннерхайт фюр дойчен зольдатен». Знаменательный документик. — Он начинает громко читать:
Памятка немецкому солдату.
ПОМНИ И ВЫПОЛНЯЙ.
У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского. Не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай! Этим самым ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишь себя навеки. Помни это каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Убивай!
Кончив чтение, переводчик несколько мгновений в упор смотрит на пленного, будто хочет увидеть на его лице раскаяние или страх. Пленный вздергивает голову. Глаза его оживают, По губам скользит что-то вроде улыбки.
— Дас ист дер кампф умс дазайн! — говорит он, словно бросая вызов майору, переводчику и офицерам. — Хайль Гитлер!
Несколько секунд все молчат.
— Вот так, товарищи, — говорит переводчик, бросая на стол памятку. — «Дер кампф умс дазайн». Борьба за существование, Выходит, мы мешаем им жить. Поэтому — никакой жалости. Ни сердца, ни нервов. Только убивай!
— Гнида! — говорит часовой. — Я бы его сейчас самого на мушку…
По улице грохочет бронетранспортер. Вздрагивает пол. Тонко звякают стекла в окне.
— Отвоевался… — повторяет часовой. — А ты чего карабин-то на боевом взводе носишь?
Переводчик открывает парусиновый конверт, вынимает из него какие-то фотографии.
— Его семья. Жена, сын, дочь…
— …За весь год ни одного земляка, — тоскует часовой. — Из Славянской были ребята, из Темрюка, из Абинской… Даже из Гайдука двух встретил. А вот из Крымской… будто на смех… — Он протягивает мне кожаный кисет с черным витым шнурком. — Закури, браток. Отличный самосад. За душу хватает.