Дальше, впереди линии наших ячеек, стояли тридцатьчетверки. Они стояли, ни на метр не отступив назад, Наверное, даже мысли об этом не было у танкистов, И поэтому из двадцати обтекаемых, прекрасных машин в живых осталось только семь. Шесть уже отдыхали в Эльхотове, а седьмая, видимо только что починенная ремонтной бригадой, тихо урчала, медленно двигаясь по темнеющей долине. Лавируя между воронками и отдавшими богу душу фашистскими Т-III, она осторожно вытягивала свое опаленное тело из груд металлического хлама на простор, поближе к станице.
А еще дальше, в том месте, где раскрашенные под леопардов танки генерала Клейста скатывались с дороги в долину, Цыбенко вдруг остановил взвод.
— Пономарев, за мной! — скомандовал он.
Здесь, у обочины, у разворошенной скирды соломы, лежали трупы эсэсовских автоматчиков. Мы осторожно подходим к скирде, выбираем место, куда ступить. Кто его знает, чего могли набросать здесь фашисты во время отступления. Солома припорошена снегом. Рыжий чуб арийца трепещет на белом снегу, как пламя. Каска отлетела в сторону. Рукава френча засучены. Над правым грудным карманом блестит серебряный орел, вцепившийся когтями в свастику.
Сержант искоса смотрит на мертвеца.
— Ну що, эсэс, получил себе землю? От и держись за нее покрепче!
Каркает над скирдой ворона, Она ждет, когда мы уйдем.
Второй эсэсовец лежит ничком в грязи с протянутой вперед побелевшей рукой. Из-под груди у него торчит автомат. Плоский, синеватый «ЭМ-ПИ-40».
— Оружию не след пропадать, — говорит сержант, нагибаясь и выдергивая автомат из-под мертвого тела. — Берите второй, Пономарев. Гарная штука. Нам воны ще дюже пригодятся.
Потом мы снова выбираемся на дорогу, и Цыбенко протяжно командует;
— Взво-од! Прямо…