Потом я от нечего делать забрел в здание школы и вошел в первый попавшийся класс. Он был поразительно похож на тот, в котором учился я. Даже парты стояли в том же порядке, и доска была точно такая же полысевшая в середине, с деревянным ящичком для мела в правом нижнем углу. Я сел за ту парту, за которой сидел там, в своей школе. Но привычке сунул руки под крышку, но в парте не оказалось ничего, кроме обрывков бумаги и пыли. На доске еще сохранились обрывки фраз.
«Образ Татьяны Лариной в романе Пушкина „Евгений Онегин“», — разобрал я полустертые меловые буквы, И ниже; «Маяковский в первые годы социалистического строительства», А еще ниже — свободная тема: «Наше дело правое, мы победим!» Наверное, здесь была последняя проверочная контрольная перед экзаменами, и ребята корпели над теми же темами, над которыми мучились мы.
Мне не хотелось уходить из класса. Чем-то уютным веяло от этих беленых стен, от доски, от стола, заляпанного чернилами. Мне казалось, что если я обернусь, то увижу улыбающееся лицо Васи Строганова, сосредоточенно сдвинутые брови Вити Денисова, Леву Перелыгина, склонившегося над тетрадкой, Мишу Ускова, который всегда подмигивал, если я встречался с ним взглядом…
Я сидел за партой, подперев голову руками, и думал о том, как может совмещаться в человеке такой чистый, воздушный, взлелеянный школьными сочинениями образ Тани Лариной, и те, в которых я вчера стрелял, и кровь, и огонь, и то, что давало мне силы убивать. И именно здесь, в пыльном, заброшенном классе эльхотовской школы, я понял, что дерусь не только за будущее свое и своих друзей, но и за прошлое, за Пушкина, за Тургенева, за Маяковского, за всю тысячелетнюю историю нашу, за голубое небо и за великую тишину над полями Родины…
Как поздно пришлось учиться понимать самые простые и нужные вещи! Почему раньше до меня не доходило, что это не просто темы сочинений, не просто слова, а вся моя жизнь?..
Меж тем туман, растаявший под первыми лучами солнца, неожиданно снова сгустился в серые клочковатые тучи, и эти тучи теперь низко проносились над станицей, стекая со склонов Сунженской гряды. Скоро начал накрапывать мелкий холодный дождь.
Из трубы нашей хатки шел дым, Ребята копались в огороде, заготавливая овощи на обед. В соседнем домике расположились веселые бронебойщики. У них уже кто-то наигрывал на баяне и задушевно пел:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
И эта песня, которую я сто раз слышал по радио, неожиданно тронула меня до глубины души.
В полдень на шоссе появилось шесть тридцатьчетверок и два бронетранспортера. На средних скоростях они подошли к станице и остановились у окраинных хаток, словно прикрывая их своими обожженными телами.