- Лежи, лежи, - настаивала женщина. - У тебя щека рассечена, и я наложила примочку с отваром гвоздики и беладонны, чтобы не так больно было, когда я начну зашивать. Успокойся, я сейчас тобой займусь.
Но Эмма уже широко открытыми глазами оглядывалась вокруг. Она лежала на куске грубой ткани, расстеленной в кустах возле частокола старой каменной башни в конце долины. На ней не было никакой одежды, тело покрывал темный теплый плащ. Рядом трещали и сыпали искры два воткнутых в землю факела - чтобы Тетсинда могла различить, что делает. Однако основной свет шел откуда-то сбоку. От малейшего движения Эмму пронзала острая, как адский меч, боль, но она повернула голову и стала неотрывно глядеть на гигантский пожар там, где когда-то находились постройки Святого Гилария. Пламя ревело, выплевывая в темное ночное небо языки черно-багрового пламени, даже здесь, в дальнем конце долины, воздух колебался и дрожал от потоков жара, распространяемого горящим строением. На фоне этого адского багрового зарева метались черные силуэты норманнов.
Тетсинде все же удалось уложить Эмму. Она велела ей потерпеть и стала осторожно зашивать рассеченную скулу мягкой вареной жилой. Сцепив зубы, девушка сдерживала стоны. Толстуха Тетсинда, чтобы отвлечь ее, тихонько говорила:
- Это они устроили погребальный костер для этого, как его там, - Ингольфа. Других убитых норманнов тоже отнесли туда. В старину так хоронили и франков. Мы все смотрели на это, ибо язычники заставили нас. Старика Ингольфа, по которому так скорбит их предводитель, они поместили в главном зале капитула, в руки ему вложили его меч, в ногах убили его коня, а в головах… Что, Птичка? Трудно? Потерпи. Так вот, в головах положили девушку, бедняжку Касьянду, сестру Вульфрада. Таков обычай безбожников. Ролло сам задушил ее ремнем. И это я видела своими глазами. Потом Ролло вышел, запер дверь и поднес факел к кровле. Огонь побежал по сухим, пропитанным смолой доскам. Силы небесные, ведь все сгорело - часовня, клуатр с галереей, дормиторий, хозяйственные дворы… А язычники устроили пиршество перед огнем, пьют, поминая своих умерших. Но я уповаю, что окаянные души этих демонов из огня прямиком отправятся в адское пекло, будь они трижды прокляты!
Последние слова Тетсинда произнесла дрожащим от ненависти голосом и горько заплакала.
- Звери… Моего маленького Ходо убили… Сломали, как куклу, прямо у меня на глазах. А Серваций… О, бедный, бедный мой Серваций - да судится ему царствие небесное, в кое он так верил! Его утыкали дюжиной стрел, как ежа, когда он с секирой в руках выбежал им навстречу. Надеюсь только, что смерть его была легка, и он умер сразу. У меня теперь только Юдик остался. Ишь, как полыхает, - вновь покосилась она на пожарище. - Аббатство было такое большое, а к утру небось только груда пепла останется…