Они оба молчали.
– Послушайте…
– Нет, это вы послушайте, сиятельная хасеки. Я скажу вам всего одну фразу, и вы сразу уйдете. Возможно, вы не сразу поймете… или не поймете вообще. Ну что ж… Стало быть, так и должно быть. Итак, слушайте, и если вы все же поймете, стало быть, моя смерть будет иметь хоть какой-то смысл. Ослы не едят овец. Зато ослы иногда влюбляются в тигриц. А теперь уходите.
После смерти Ибрагима его имущество отошло казне.
В доме провели – нет, обыском это назвать, наверное, было бы неправильно. Осмотр?
Хюррем запретила себе думать на эту тему, но все равно целый день провела словно на иголках. Прибегал маленький Джихангир, ластился, хотел играть, она с трудом смогла ответить на ласку ребенка.
Наконец двери распахнулись, впуская мужа.
Бестолково засуетились служанки, бегая туда-сюда, вместо того чтобы просто взять и выйти. Конечно, как же им додуматься, что нужно делать, они вместо этого впечатление производят! Каждая, каждая хочет попасть на ее место. Каждая рассчитывает, что вот именно ее сейчас огладит взглядом всемогущий падишах, поднимет до высот невиданных… Только вот знали бы, как больно с высоты падать. Сама она не падала еще, несколько раз близка была, но так и не упала, а все равно – знала. А эти дурехи мечтали получить власть – как у нее, всемогущей хасеки. Ну, получили бы, только ведь удержать – гораздо труднее!
Хюррем подавила раздражение. Ну, пускай поснуют, потешат себя надеждами.
А вот султан подавлять свои эмоции не считал нужным.
– А ну-ка, все вон!
Никогда прежде, по крайней мере на памяти Хюррем, не приходилось Сулейману самому выгонять кого-то из помещения. Всегда рядом была куча челяди, задачей которой было уловить малейшее желание повелителя не по жесту даже – по отголоску жеста. Поднялась на волосок бровь, дернулся уголок губ, чуть прикрылись глаза – каждое движение трактовалось, и трактовалось верно, в противном случае слуга на своем месте не задерживался. Сейчас же слуг попросту не было, один пришел. Видно, до сих пор находился в потрясенном состоянии.
Состояние Сулеймана ощутила не только она – в несколько секунд покои опустели, кто-то даже подхватил отчаянно вырывающегося Джихангира и вынес заодно и его. Ничего. Сына она успокоит потом.
– Вот. – Он протянул ей что-то, свернутое в трубочку. – Оказывается, Ибрагим неплохо рисовал.
Она осторожно развернула лист. С портрета – с рисованного давным-давно ею самою портрета! – на нее глядел Сулейман. Сколько же лет прошло? Шестнадцать? Семнадцать?
– Никогда не рассказывал. – Сулейман уселся прямо на пол, прислонился плечом к ее ногам, словно хотел чувствовать чье-то живое тепло рядом с собой. Чье-то? Именно ее, жены, любимой женщины.