– Мы гордые.
– Гордость хороша у себя дома, когда твой парень любит только тебя и имеет право только на тебя. И то его надо держать на коротком поводке, чтобы счастье не упустить. А тут, когда вокруг так много красивых девушек и каждая только и мечтает оказаться в постели у султана – хотя бы на одну ночь! – такая гордость называется дуростью.
Через пару дней вернулось войско.
Сулейман возвращался в охваченную эпидемией столицу, а сердце Анастасии прыгало где-то в районе горла.
Хорошо, что он возвращается. Хорошо, что живой. Хотя – участвуют ли сами султаны в сражениях? Наверное, нет, но даже и так – все равно опасно.
Плохо, что он возвращается: ведь в Стамбуле эпидемия. Вернуться с войны (сейчас ей было абсолютно все равно, с кем он там воевал!) – и умереть от такой неприятной болезни…
Плохо, что возвращается, ведь его ждет могила маленького сына.
Плохо, что возвращается, ведь Анастасия не знает, что ей делать дальше – с самой собой, со своими эмоциями…
Она не знала, когда увидит султана, и не знала, какое чувство сильнее – желание его увидеть или страх.
Но назавтра почти покинувшая город болезнь унесла еще одну жизнь – жизнь маленького Мурада.
На этот раз в смертях – шепотом, потише, чем говорили об Анастасии, – обвиняли Махидевран. И тогда Анастасия еще не знала о том, что пройдет всего пятнадцать лет – и виновницей детских смертей снова назовут ее. Мало того – появится слух, что «несчастная Махидевран» незадолго до этого родила еще одного ребенка – девочку, у которой даже не было имени, поскольку мать ждала возвращения мужа. И что этот ребенок тоже умер, причем умер безымянным, отравленный (как будто грудничка можно отравить) «этой рыжеволосой славянской ведьмой».
Сулеймана она увидела только через месяц. Наткнулась на него в одном из многочисленных переходов и замерла – на секунду стало трудно дышать. Все это время успешно, как ей казалось, Анастасия внушала себе, что не вспоминает о Сулеймане. В конце концов, кто он такой? Кровавый правитель, стремящийся любой ценой расширить границы своей империи. Может быть, прогрессивный политический деятель – для своего времени. Но сама Стаська-то – не отсюда! Не из «здесь» и не из «сейчас»! Чем мог быть интересен такой человек девушке, живущей в двадцать первом веке? Или, правильнее будет сказать, жившей? Может быть, она уже стала частью этого века, частью этого мира, более жестокого и… да нет, просто – совсем не такого!
Сулейман похудел и выглядел изможденным. Тоньше стала шея – а может, так казалось оттого, что на голове его сейчас был намотан тюрбан, причем гигантский, в несколько раз больше, чем его голова. Перо на тюрбане было прикреплено пряжкой с красным камнем – выглядело это, как будто у Сулеймана пробита и забинтована голова и сквозь бинт проступает кровь.