Ошалевшая Анастасия присела в реверансе – вылетел из головы весь этикет, так долго вдалбливаемый в «школе».
– Здравствуй, – сказал Сулейман и прошел мимо, а Анастасия так и застыла соляным столбом.
Не улыбнулся даже…
Куда ему улыбаться? У него совсем недавно двое сыновей умерли!
Но мог хоть что-то сказать…
Но он же поздоровался! Первым поприветствовал ее, а мог бы просто кивнуть…
Дура! Надо было слушаться советов Гюлесен и заплатить за письмо, и тогда…
И тогда – что? Помнится, кто-то вообще собирался «не выпендриваться» и не попадаться султану на глаза – лишь бы не «скатиться до уровня подлой Роксоланы». Вот ты и на месте Роксоланы, Настя, так почему же тебе так хреново? Почему ты не можешь с безразличием смотреть на лицо этого человека, с которым разговаривала только однажды? Почему? Почему тебе не все равно, Настя?
Она промучилась несколько дней. Сколько – не знала точно, ей казалось, что прошла уже целая неделя, а Гюлесен спрашивала:
– А что тебе позавчера султан сказал?
И она понимала: да, действительно, встреча в коридоре на самом деле произошла позавчера…
Она страдала, а Гюлесен все лезла и лезла с вопросами.
Сам поздоровался? Первый? Правда, что ли? А как смотрел? А где стоял? Не стоял, а шел? А шел быстро? А откуда вышел? А какое у него было выражение лица?
Лишенная навсегда возможности счастья собственного (несколько раз Гюлесен «удостаивалась чести» быть выбранной султаном, так что замужество ей не светило, равно как и возможность – после порки – еще раз попасть в покои султана, даже в качестве подметальщицы), молодая женщина, казалось, жила историями о счастье чужом. Хотя Анастасия была несправедлива к ней: ведь Гюлесен не «паслась» ни возле одной султанской жены, ни возле другой. Выбрала Анастасию в подруги и опекала как могла. А заодно и «доставала» своими расспросами.
В какой-то из дней Гюлесен же и принесла новость: Фюлане-хатун уезжает. Правда, Старый дворец, куда переселялась жена Сулеймана, находился совсем недалеко – пешком минут пятнадцать, – но жене султана, пускай и бывшей, пешком ходить не полагалось.
– А почему уезжает?
– Сама захотела, – ответила Гюлесен. – Просила султана отпустить, сказала, что ей ничего не нужно. Сказала, что тяжело ей находиться в месте, где умер ее сын. А я так думаю – из-за Махидевран. Эта змеюка… И главное – сама ведь сына недавно потеряла! Нормальная мать бы на ее месте убивалась бы, а эта – злорадствует. Так бы ей волосы и повыдергивала!
– А Сулейман что?
Не спросить не смогла, хотя и понимала, что уподобляется самой Гюлесен.