Тем временем Диван роптал. Не громко, не в открытую – противоречить султану в полный голос все-таки никто не посмел, – но роптал. А потом вдруг наступила звенящая тишина.
Любопытная Хюррем отодвинула штору чуть сильнее и с испугу сделала шаг назад. Такого лица у мужа она еще никогда не видела. Он стал совсем белым, словно его напудрили.
– Кто смеет оспаривать мое решение? Те люди, под носом которых случился заговор против жены султана, матери его наследников, и которые благополучно его проспали?! Эти люди либо зря занимают свои места, либо – были замешаны в заговоре против моей жены, а стало быть, и против меня самого. Два человека есть, которым я могу доверять полностью, и ни одного из них – в этой комнате!
Хюррем быстро задернула штору.
В заговоре? Да, действительно, многие из них могли быть замешаны. Не обязательно были, но могли – это точно. Ее тут не любили – она была чужеземка, принявшая ислам уже после рождения сына. Она стала женой, нарушив многолетнюю традицию султанов не жениться на своих наложницах. А теперь она становится единственной женой…
Бежать! Бежать надо. Брать детей и мчаться куда подальше. Подкупить какого-нибудь купца, пускай ее вывезут… Куда, дура? В море? В пустыню? А Сулейман? Человек, который ради тебя пошел против всех – тоже, между прочим, рискуя жизнью, потому что наверняка кто-нибудь найдется, готовый воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы сесть на престол самому или посадить свою марионетку… Оставить Сулеймана здесь одного, трусливо сбежав? Ну уж нет! Как там поется в песне? «Мы – спина к спине – у мачты, против тысячи – вдвоем». Пускай не у мачты, но – вдвоем против всех, и, как мало она ни может сделать, спину Сулейману она будет прикрывать изо всех сил.
Что во время ее размышлений говорил Сулейман, она не слышала, но оказалось, сюрпризы на сегодня не окончились. Сулейман объявил, что отныне должность Великого визиря будет исполнять один из тех двоих, не утративших его доверие, человек, которого он считает своим другом, – Паргалы Ибрагим-паша.
Хюррем несколько раз видела старого Пири Мехмеда-пашу, до этого момента исполнявшего обязанности Великого визиря, и он ей нравился. Такой суровый красивый старик, который служил еще отцу Сулеймана, Селиму, и служил, похоже, не за страх, а за совесть. И тут на старости лет – на тебе, такая пощечина! Она сжалась, как будто ей довелось выслушать это в собственный адрес. Сулейман слишком горяч и не всегда думает, прежде чем говорить, да его этому и не учили, ведь он – султан, владыка, какое ему дело до того, что он кого-нибудь обидел?