— Скучно в Париже?
— Наш человек не умеет отдыхать. Особенно это касается мужчин. Ему во всем подавай смысл. А если смысла нет, он не может жить спокойно и бунтует или пьет, как сапожник. Но какой же смысл мог бы я найти в том, чтобы ходить по Парижу и глазеть на витрины? Или валяться тюленем на пляже и ничего не делать? Я то же самое могу тут.
— И что же, Дмитрий, так и будешь?..
Не закончив фразы, Елена отпила вина и улыбнулась.
— Пестовать свою лень? — подхватил Зотов. — Увы, и тут мне, видишь ли, не повезло.
— Что же на этот раз случилось?
— Любовь, Елена.
— Ты влюбился?
— Я был бы счастлив прожить до конца своих дней, пребывая в сладкой лени. Но случилось непредвиденное. Не буду говорить о любви. Не в ней самой суть. Суть в служении той, которую люблю.
— И все? — разочарованно пожала плечами Елена.
— Не понимаю тебя, — сказал с недоумением Зотов. — Так пожимать плечами и кривить губы может только человек, не имеющий представления о любви. Но ты…
— Не надо обо мне, — подняла руку Елена, будто защищаясь. И этот жест странным образом подействовал на Дмитрия Зотова, который вдруг устыдился своих признаний и той вольности, с которой повел себя в первый же вечер. Шел и боялся, что его могут вообще не принять, а тут распустил хвост.
Елена же почуяла опасный поворот в разговоре и не хотела уточнять, кто та женщина, что стала смыслом жизни Зотова, потому что догадывалась — кто. Она не была готова к этому разговору. Хотя в душе и забрезжило утро, но ничто еще не ушло в прошлое. Было бы кощунственно по отношению к памяти мужа при первой же встрече с Дмитрием выслушивать речи о любви.
Шли дни. Жизнь мало-помалу вошла в размеренный ритм: работа в школе, которая занимала основное время, беготня по магазинам за дорожающими изо дня в день продуктами, сидение у телевизора с вязанием, — когда лениво думалось обо всем и ни о чем собственно, чтение любимых книг и сон. В этот устоявшийся распорядок иногда врывалась Ира и вносила сумятицу своими бесконечными и всегда горячечными разговорами. Она пеклась о Елене так, словно была ей матерью, сестрой и опекуншей в одно и то же время.
Примчалась в субботу, сбросила пальто с лисьим воротником на стул и забегала по комнатам.
— Это же надо! — возмущалась она. — Ну, хитрец!
Елена подняла пальто и повесила на вешалку, пройдясь ладонью по мягкому меху.
— Так небрежно относишься, — упрекнула она.
— А! — легкомысленно махнула рукой Ира. — Попрошу — купит.
— Константин Васильевич стал щедр?
— Стареет, — сказала Ира. — Боится — уйду.
— А что случилось? Чего ты машешь руками, как крыльями курица?