» — живо прочерчивая последнюю линию. А затем, попилив так и этак, с перерывами, которые требовались, чтобы убедиться, что пропил не слишком глубок, снова: «Есть в Бангоре три милых девицы». Сравнение шипа с пазом, новые долгие поиски карандаша, каковой он имел привычку иногда засовывать в бороду, как клерки укладывают свои за уши, да там и забывать, еще два-три эффектных прохода пилы и наконец:
«Есть в Бангоре три милых девицы,
Но я распрекраснее всех».
Затем сумрачное гудение повторялось da capo[36] и продолжалось часа три, пока наконец: «Будь он проклят, этот мотивчик. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Тидли-идли-ам-пом-пом». Этому та-ра и так далее долженствовало изображать «трубное соло», которое принято приписывать Перселлу. Другим любимчиком мистера Уайта было Ти Ри, Ри Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри. («Исусе, свет людских желаний».)
Снаружи Ковчега было не так уютно. Микки шлепал взад-вперед по двору, по большей части ушедшему под воду, и оказывал первую помощь коровам, страдавшим судорогами и иными недугами, которые порождались принятой в Беркстауне системой доения.
А вне самой фермы, вне гудения мистера Уайта, хлюпанья Микки и отшкрябывания миссис О’Каллахан бесчисленных кухонных столов, все и совсем ни на что не походило.
Дождь лил феноменальный. Фермеры, даже самые расторопные, теряли урожаи. Для пахоты было слишком мокро. Работников занять было нечем, — поначалу им поручали починку того-сего, но, в конце концов, они починили все, а платить-то им все равно приходилось. Слейн вышел из берегов. Первое половодье этой реки происходило обычно около Рождества и уносило стога сена, которые Микки забывал увезти со Слейновой Луговины, однако на сей раз вода, поднявшись, спадать не стала. Поначалу почтальон и прочие завзятые рыболовы, радовались, что рыбы в этом году будет хоть завались. Но затем начали гадать, как это им удастся подобраться к руслу реки. Стога Микки и стога фермеров не чета ему уплыли в Кашелмор, а там двинулись дальше. Потом по реке поплыл мертвый скот, трупы неосторожных или оступившихся животных. Автобус, который прежде останавливался неподалеку от Беркстауна, ходить перестал.
Натурально, винили во всем мистера Уайта.
Ему-то хорошо, говорили люди, — пробежится до своего Ковчега и даже ног не намочит, а что он с соседями сотворил? Он джинтельмен, говорили они, и конечно, какое ему дело до бед, которые он наслал на рабочий люд? Но пускай вспомнит, что им тоже на жизнь зарабатывать надо, и оставит евойные фокусы.