Элис:
— Верно, Эди, отец приносит тебе жертву. Это совсем не в его духе. Все это ради тебя.
— Извини, мама. Должен ли я попросить отца не рассказывать? Тебе так хотелось бы?
Он взглянул на мать… Какой у нее страдальческий взгляд! Она опустила глаза.
— Поступай как хочешь, Эди. Решай, как ты считаешь правильным.
— Я говорю «да». Ты согласна, мама?
— Да.
В то время доктор Кинг как раз нанес очередной визит Эллисонам. Он наблюдал за состоянием своего бывшего пациента, сына его друга Гордона. Доктору сообщили о намерении Гордона устроить для развлечения Эдварда нечто вроде фестиваля рассказов, в котором примут участие все; Эдвард все еще в напряжении, в беспокойстве и, словно ищейка, бродит по дому.
Доктор уперся палкой в пол (он сидел в библиотеке у Гордона) и легонько засопел — это был признак того, что Кинг удивлен и заинтересован.
— Гляди-ка, все будут рассказывать. Кому пришла в голову эта идея?
Гордон ответил:
— Я хотел прекратить нескончаемый абстрактный спор о вине и ответственности. Надо рассматривать конкретные случаи.
— Рассказывать ты умеешь, это известно. Твоя профессия.
Врач опустил подбородок на серебряный набалдашник палки и, устремив взгляд снизу вверх на друга, стал его разглядывать.
— Он… Эдвард и тут попытается тебя прощупать…
— Понимаю. Уже давно понял. Какое-то странное недоверие. Что мне скрывать? Именно потому я и хочу отдать себя на его суд и покончить с этими болезненными, невысказанными упреками. Разве я виноват в его состоянии? Из чего это следует? Разве я послал его на войну? Свой тяжелый крест он должен нести храбро и с достоинством, считать, как другие, за честь.
Врач:
— О чем он спрашивает? Только о войне?
— Война — лишь предлог. Его интересуют люди, в чем-то, по его мнению, виновные.
— Кого он имеет в виду, тебя или госпожу Элис?
Нахмурившись, Гордон не отвечал.
— У таких больных это бывает. Ты не должен нервничать. Они спрашивают о самых невероятных вещах.
— Ничем не могу помочь. К тому же я не в том возрасте, когда люди выставляют свою жизнь напоказ и пишут мемуары. Элис тридцать восемь лет.
— Возраст здесь ни при чем. Итак, ты решил рассказывать.
— Да. В это время он по крайней мере будет сидеть тихо. Я буду рассказывать. Он ведь постоянно что-то разнюхивает у нас в доме. Раньше это было ему не свойственно. Знаю — симптом болезни, но как-никак это его родительский кров. А не мусорное ведро, в котором ищут кость.
— Не волнуйся, Гордон.
— Его следовало оставить в клинике. Семья не для таких, как он. Конечно, все это устроила Элис. Но я уверен, и она не представляла себе, что из этого выйдет. Чего он хочет? В кого метит? В семью? В меня? Иногда я думаю: вот он бродит и бродит, а потом вдруг возьмет и подставит мне ножку. Ты можешь его понять? Разве я — ответь мне — бросил бомбу, которая уничтожила их крейсер? И разве моя вина — я еще раз спрашиваю, — разве моя вина, что он воевал? Ты ведь помнишь, он на этом настаивал. Если бы он не пошел сам, ему бы дали спокойно доучиться в университете. После войны тоже нужны люди. Мне хочется, Бен, все это подробно обсудить, но на свой лад, в присутствии других, пусть они меня проверят, пусть выяснят мою точку зрения. А то он ведет себя словно прокурор. От мальчика я этого не заслужил.