Илья, набирая высоту, направил свой самолет к группе штурмовиков. Михаил следовал за ним, как привязанный.
Но штурмовики уже закончили обработку переднего края. Вытянувшись в колонну, они направились в наш тыл. Пара сопроводила их немного, но потом Илы отвернули к своему аэродрому, качнув на прощание крыльями. Звено Остапенко направилось к своему. Горючего оставалось на пятнадцать минут полета.
Только они приземлились, как на посадку зашли остальные истребители эскадрильи. Михаил со своей стоянки считал:
— Один, два, три… А где четвертый?
Тимофей посмотрел на часы, покачал головой:
— У него уже нет топлива. Или сбили, или на вынужденную сел.
Хмурые лица пилотов севших истребителей подтвердили худшие опасения. — Кто?
— Галкин Пашка. Прямо в воздухе самолет взорвался. Еще одна потеря. Это был его четвертый вылет ведомым.
Михаил лежал на нарах в землянке. Уже второй день из-за обильного снегопада в полку были отменены боевые вылеты.
Рано в этом году зима пришла. Всего-то двадцатое ноября, а уж морозы почти зимние, декабрьские, да снег метет.
Музыку бы сейчас послушать, да какая музыка? Сводки Совинформбюро, которые передавали по радиорупору в здании столовой, день ото дня становились все трагичнее. Не далее как в полдень на Ростовском, Калининском, Волоколамском и Тульском направлениях продолжались ожесточенные бои с противником…
А больше по «тарелке» и послушать особенно нечего. Еще в начале войны население по Указу правительства под угрозой тюремного заключения сдало в милицию все радиоприемники. Нечего, мол, народу разлагаться, слушая чужие радиоголоса! У Михаила мелькнула шальная мысль: война войной, а послушать бы сейчас Битлов или Юрия Шевчука… даже от Леди Гаги он бы не отказался.
А по репродуктору выбор передач был небольшой: или звучали новости, или разливалась соловьем неповторимая Лидия Русланова. Да еще шла едва прикрытая политическая пропаганда. Да толку: допропагандировались большевики – немцы к Москве подошли.
Меж тем с тридцать седьмого по сорок первый год лучшая и наиболее опытная часть офицерского корпуса была репрессирована. Они гнили в сырой земле или сидели по многочисленным лагерям, в которых находились миллионы «политических» и урок.
Уголовники же не сидели – отсиживались по лагерям, избегая призыва в армию, куда рвались бывшие офицеры. Да только кто им оружие доверит? Враги народа! Не то что урки. Они ведь из своих, из пролетариев. Оступились просто, зато близки по духу.
Об этом Михаил знал, поскольку в девяностых уже были рассекречены многие архивные дела НКВД. Да и морально Михаил, как человек из будущего, чувствовал себя лучше других, наверняка зная, что ни Тулу, ни Москву врагу не сдадут и впереди еще будет победный май сорок пятого года. Сказать только обо всем этом никому, естественно, не мог.