Усы портного встопорщились, он усмехнулся:
- Теперь ты счастлив? - спросил он.
- Да, счастлив, - ответил Тоомас. - Это не каждому выпадает. Не всяк, вишь ли, заполучает себе такую жену и хутор.
- А, пустое! Чего там такого получать, - посмеялся портной. - Она уже стара довольно и к тому же хромонога.
- Хромонога? - воскликнул Тоомас. - Да нет, я не заметил.
- Заметишь еще, как поживешь, - отечески произнес Кантерпасс, - и не то еще заметишь... Что не один мужик ходит к Иволе переспать, когда тебя дома нет!
Тоомас резко вскочил, кровь бросилась ему в голову, глаза засверкали гневом. Он саданул кулаком по столу так, что утюг грохнулся на пол.
- Портной! - прошипел он. - Портной! - рявкнул Тоомас и схватил Кантерпасса за горло. - Не говори мне таких пакостей, упаси господи твою бедную душу! Да я тебя как клопа поганого ногтем раздавлю, ты, мразь, глумливая церковная крыса — портняга разэдакий!
Он влепил портному несколько затрещин, в ярости перевернул стол, раскидал шитье и опрометью выскочил из лачуги.
- Дрянь эдакая, - бушевал он. - Такое об Иволе плести!
Он долго не мог успокоиться, не пошел даже домой, лежал в подлеске, слушал, как гуляет свадьба, шум которой доносился сюда с хутора, и думал. Что-то неотступно грызло его, что-то душило, как будто кто-то холодными пальцами стискивал ему горло. Не один мужик ходит переспать к Иволе! - повторил он про себя, - и на него снова накатила ярость. Как ужаленный, он вскочил и вновь заметался по краю поля. Господи, если это правда, то как же тогда, как же тогда?.. Небось что-то этому проклятущему портному известно, он ведь многие годы здесь живет и поди многое видел. Окно его лачуги ведь смотрит как раз на хутор, сверкает зорким орлиным глазом во тьме. Все оттуда видно, как на ладони, и кто уходит, и кто приходит. Один он, Тоомас, слеп и глух — ничего не видит и не слышит.
Господи, если это правда, как же тога, как же тогда... Он ходил по обложке поля и не мог отделаться от этой навязчивой мысли. Красное солнце спускалось за синие леса, в воздухе кружила стая птиц. С хутора не смолкая несся топот пляшущих ноги заливистый голос гармошки. Тоомасу хотелось убежать, укрыться от всего этого шума. Так он ему сейчас был противен. Он вдруг неожиданно ощутил себя одиноким и чужим. Чужим, которому нечего здесь больше делать.
- Ивола, - шептал он, и реденькая, клочком, борода его дрожала.
Нет, это не могло быть правдой, это не смеет быть правдой! Портной просто из зависти сказал гадость. Плешивого взяла обида, что не он стал здесь хозяином и что даже на свадьбу его, шута старого, не пригласили. Ну, кончено, так оно и есть, так оно и есть! А он, Тоомас, принимает его слова за чистую монету и страдает, думает.