, находящейся на севере от
Сафуриега. Перед въездом в Кефр-Кенну есть небольшой ручей: местные христиане утверждают, что из него была взята вода, превращенная Спасителем в вино, и даже в бедной греческой церкви, стоящей на верху холма, показывают одну из ваз, в которой совершилось помянутое чудо. Конечно, верить таким рассказам нет никакого основания.
С холма, на котором находится Кефр-Кенна, дорога снова спускается, в продолжение получаса, среди камней, весьма неровных и затрудняющих лошадей, до места битв наполеоновских генералов Клебера и Жюно с авангардом турецкой армии, шедшим в Акру из Дамаска. Чрез полтора часа достигают большой деревни эль-Лубиег, расположенной по вершине холма, имеющей обильные ключи и хорошие сады, обнесенные, вместо заборов, исполинскими кактусами. Чрез полчаса отсюда дорога приводит чрез величественные горы к высоте Курун-Гаттин. Отсюда открывается чудный вид. Обширная покатость замыкается на востоке крутыми горами, сквозь ущелья которых местами блестит Тивериадское озеро, голубеют горы противоположного его берега, а над всем этим парит в небесах, отливая матовым серебром, снежная вершина Большого Гермона. В виду этой величественной картины на возвышении Курун-Гаттин, как утверждают католики, сказана была Спасителем Нагорная проповедь, приводимая в Евангелии Матфея (Мф. 5–7). Греки не согласны с ними в этом отношении: в происхождении предания католиков, по всей вероятности, участвовало впечатление, производимое местностью. Было где расположиться народу, жаждавшему слышать Божественное Слово и воодушевленному величественной панорамой.
Полюбовавшись чудной местностью с вершины Курун-Гаттина, я продолжал путь, который по обширному склону привел меня к месту, как бы нарочно забросанному огромными камнями самых разнообразных форм. Арабы называют его Гаджар эн-Назрани («христианский камень»), а католики – Mensa Christi. Здесь, по преданию, общему у греков и латинян, Спаситель чудесно насытил пять тысяч народа пятью хлебами и несколькими рыбами. Невдалеке отсюда местность суживается в ущелье, озеро открывается более и более и наконец обрисовываются живописно внизу, на самом берегу его башни и развалины старинных укреплений Тивериады, над которыми раскидываются веерообразно несколько пальм.
В этом, живописном издали, но бедном и грязном городке я едва отыскал бывшего лейб-медика тунисского бея Хаима Вейссмана, у которого мне рекомендовал остановиться консульский агент господин А<верино>. В узкой и неправильной улице слез я с лошади и чрез небольшой дворик, обставленный клетушками, предводимый хозяином, вошел в большую комнату с весьма крутым, в виде купола, сводом. На каменном, из плит полу стояли две неуклюжие кровати в разных углах, а под окном, во всю стену, – софа, покрытая незатейливым ситцем. Хозяин, довольно еще бодрый старик с румянцем на щеках, был в каком-то ситцевом хитоне, подпоясанном платком, в туфлях, со спущенными чулками и в красном фесе. Он предложил приготовить что-нибудь для моего завтрака; но, рассчитывая на дорожный запас, я отказался, а просил приготовить к обеду на другой день суп из курицы и молоко – единственные кушанья, которые оказалось возможным иметь в Тивериаде.