Мать… Она будет в отчаянии, пытаясь отговорить его. Он об этом знал. Все матери одинаковы: не хотят отпускать сыновей на войну, но до этого целыми годами воспитывают их патриотами!
Предвидения его оказались правильными. Мать все время повторяла одно и то же:
— Я считаю, что тебе незачем торопиться… Жалко твоих способностей… Во всяком случае, не на фронт… Ты мог бы и в штабе…
Ежи шагал из угла в угол, дожидался почтальона, как спасителя, выскакивал к нему на лестницу, а от материнских уговоров у него только разгоралось нетерпение. Он знал, чего ему хочется, — если уж не героизма, то по крайней мере добросовестного исполнения своего долга. Его место над Вислой, а не здесь… Но из Варшавы не шло ни официального уведомления, ни частного приглашения.
«Поеду сам», — решил он. И если Георгий не оказался в сентябре в растерянных толпах тех тысяч, которые тщетно пытались найти свое место в рядах польских призывников, то благодарить ему за это можно было только пани Леонардию с ее тактикой оттяжек. Пока что он удовольствовался лишь отправкой трех новых заказных писем с оплаченным ответом: в них он просил о ясном и точном приказе — где и к кому ему надлежит явиться. В варшавских штабах и военных управлениях в то время получали множество подобных обращений от поляков, пребывающих за границей. Штабисты в ответ только недоуменно пожимали плечами: что, мол, воображает о себе этот ура-патриот? Неужто считает, что без него здесь не обойдутся?
В эти беспокойные дни 1939 года поляки, работающие в табачной монополии и в ЛОТе, собирались в кафе Флоца на главной улице города. Поляки рассаживались по одной стороне зала, а местные немцы — по другой. Соотечественники и поклонники Гитлера вели себя вначале провокационно, пока к ним не подошел однажды офицер греческой полиции и не заявил довольно вежливым тоном:
— Мы, греки, являемся в данный момент нейтральными хозяевами и хотим, чтобы у нас был мир и порядок. Нам не хотелось бы, чтобы какая-либо из сторон спровоцировала беспорядки. Однако если это произойдет, то за последствия вы, господа мои, отвечайте сами. Вон тот высокий и отлично сложенный блондин, к которому вы относитесь столь вызывающе, великолепный спортсмен… И я не советовал бы вам с ним связываться…
«Великолепный спортсмен» и действительно готов был взорваться в любую минуту. Больше, чем провокации местных фашистов, его удручало отсутствие известий из Варшавы. Он написал, наконец, военному атташе в Афинах, однако и тот хранил молчание. Направил с оказией послание к полковнику Богдану Квецинскому — военному атташе в Лондоне. И этого своего знакомого он просил походатайствовать за него перед военными властями в Варшаве за право сражаться на родине. Безрезультатно…