Горло у Анны Карповны пересохло, и она была вынуждена сделать несколько глотков остывшего чая, вылив его в чашку прямо из заварного фарфорового чайника с розочками – самой красивой вещи в их «дворницкой», попавшей к ним неизвестно как.
– Когда в Севастополе на пристани толпа выкинула нас из своего чрева, случилось чудо. Меня вдруг окликнула Анечка Галушко: «Ганна Карповна!» По задымленным улочкам она провела меня с тобой на руках в какую-то мазанку. Там сидел Сидор у керосиновой лампы и что-то шил. Они обули меня в английские ботинки на толстой подошве, а вокруг голеней – английские обмотки. Сидор сшил мне заплечный мешок для тебя и нательный пояс, такой же, как я тебе сейчас, когда ты в поселок ездила. К ночи мы бежали из Севастополя через Мекензиевы горы… Обошли Северную бухту и бежали. Мекензиевы горы ты знаешь, рассказывать не буду. Время было лихое. Однажды ночью Сидору пришлось даже отстреливаться. Но мы прорвались на полуостров. Из Крыма перекочевали в сторону Харькова. Жили тем, что батрачили за кусок хлеба. Мне тяжело было находиться вблизи Сидора, от него только искры не сыпались, но приставать не приставал – это факт. Конечно, Анечке спасибо, она как бы стояла между нами настороже, все понимала… Под Харьковом мы в небольшом селе зацепились, даже землянку Сидор вырыл, чтоб зимовать, но не пришлось. В августе возили сено со второго покоса мы с тобой и Анечка, а Сидор сам, один… И лошади, и возы, и сено – все было хозяйское. Помню, везли мы в тот день свой воз, и я говорю Анечке: «Не обижайся, Анечка, уеду я от вас, тяжело мне с Сидором рядом…» – «Понимаю, – сказала Анечка, – а меня, Анна Карповна, замуж зовут». – «Ну вот и выходи», – говорю я ей. А она мне: «Сидора жалко, что ж он один останется…» На возу ехали мы высоко, и небо такое чистое-чистое, и ты лежишь рядом на сене, смотришь в небо и что-то лепечешь. Тебе тогда третий год пошел… А судьба распорядилась, как знала… Сидор за нами ехал и у речушки отстал. Мы переехали вброд, а его нет и нет. Час прошел, два, три, четыре… Мы – к хозяину, Анечка с ним села в бричку, и поехали они назад, в луга. И нашли у речки воз с сеном, оглобли на земле лежат, а лошади и жеребенка нет. Я этого жеребенка до сих пор помню: такой пегий, тонконогий, еще кормился от матери. Лошадь была молодая, и жеребенок впристяжку с ней ходил. А тут и Сидора нашли за кустом в воде. Может, умыться он хотел, а его подкараулили, дубиной оглоушили и утопили. На левой стороне лица – след от удара. Сидор – мужчина очень сильный и ловкий, одолеть его можно было только исподтишка. Местные валили на цыган, но я грешить на них не буду – темное это дело… И поцеловала я Сидора в первый и последний раз в жизни в холодный лоб на похоронах при прощании… Не помню, были тогда сельсоветы или их еще не было, но какая-то местная власть была. И вот главный из этой власти – молодой мужик, Яшка-рябой, пел замечательно, и они с Анечкой спелись. Он предложил ей замуж за него идти, и она согласилась. Ну и этот же Яшка выписал нам всем справки, вроде удостоверения личности. Анечка записала и себя и меня на фамилию Галушко. Вот так оно и получилось… Все одно к одному. А еще погодя какое-то время я завербовалась на Дальний Восток, и уехали мы с тобой уже из Харькова. А почему ты не Сидоровна, а Александровна, тоже объясню: там, в Харькове, я работала на вербовочном пункте и сама тебя записала Александровной, ну мочи моей не было записывать тебя Сидоровной, вот я и переименовала Сидора в Александра. А насчет Сидора объяснила, что это его кличка была, что так его дразнили… Тогда у всех клички были – от рядовых до вождей. Никто вникать не стал, тогда это просто было, такая круговерть еще стояла, что все записи делались со слов. Даже форма такая была – «со слов». Можно было записаться на любую фамилию и выдумать себе любую биографию… Уехали мы с тобой в Благовещенск, а когда настала пора тебе учиться, я накопила к тому времени денег, и поехали мы с тобой в Москву. Прибыли, и чудо случилось чудное: в первый же день я устроилась дворником в этот двор. Сначала мы с тобой жили в кочегарке, старичок дядя Вася нас опекал. Он и двадцать лет назад был точно такой же, как сейчас, – старичок. Да, все лето прожили мы в кочегарке, а за это время построили «дворницкую». Первоначально она предназначалась для домоуправления, но временно поселили нас с тобой. А потом пришел на должность новый домоуправ, и ему «дворницкая» совсем не понравилась, а тут освободились в седьмом подъезде две большие квартиры рядышком, и с тех пор домоуправление «временно» там, а мы с тобой «временно» здесь.