– Можно, – небрежно отмахнулся от него следователь.
Понятно: ему наши сведения до лампочки, он и так уже давно все для себя решил. Мы попрощались и вышли из кабинета.
– Антон, Портянкин обязательно будет прессовать парня, – сказала я, когда мы оказались в коридоре, – просто нутром чувствую.
– Будет. Как пить дать. Его задача: найти в этом деле виновного, и по нему видно, что он его давно нашел.
– И про машину Кинделия-младшего они наверняка знают…
Мы вышли из здания полицейского участка.
– Давай сядем в мой «Мини-Купер», – предложила я.
– Зачем?
– Узнаешь.
Мы сели в мою машину, припаркованную неподалеку от крыльца здания полицейского участка. Я включила прослушку.
– Ты что, поставила микрофон в кабинете Портянкина? – ахнул Ярцев.
Я кивнула.
– Казакова! Нас с тобой четвертуют! А потом еще расстреляют как врагов народа. Это же менты, они не дураки, сразу вычислят, кто это сделал!
– Уверяю тебя, они даже не догадаются про мой «жучок».
В это время мы увидели, как к участку своей несуразной воробьиной походкой, размахивая руками, как крыльями, шагает наша городская знаменитость. Я вышла из машины и перехватила Гриню на подходе к зданию полиции:
– Привет! На допрос спешишь?
Он кивнул.
– Иди, только говори погромче и почетче, не мямли, – поучала я.
– Зачем?
– Затем! Ни пуха тебе!..
– Ну, хорошо, буду говорить погромче. Кстати, к черту тебя!
Буйковский зашел в здание, а мы с Антоном сели в машину и припали к прослушке. Вскоре из нее донеслось:
– Харитон Харитонович, можно?
– А, Буйковский! Ну-ка, давай заходи!
– Здравствуйте.
Хлопнула дверь.
– Ну, что, Гриша, друг ситный? Ты готов? – В голосе следователя явно сквозила издевка.
– К-к чему? – Наверное, от избытка волнения наш поэт начал заикаться.
– Как к-к чему? – передразнил Портянкин Гриню. – К-к чистосердечному признанию, разумеется. Вот бумага, ручка… Садись, пиши: «Я – такой-то… такого-то числа, там-то и там-то – место укажи – на своем транспортном средстве таком-то сбил человека…» Чего сидишь? Пиши, говорю!
– Харитон Харитонович, я ведь вам уже говорил в прошлый раз: я никого не сбивал… Она сама… прямо мне на капот… Я сам так испугался…
– Так, значит, ты все-таки не готов!.. Испугался он! А девчонка не испугалась?! Ты, урод, человека погубил! Единственную дочку у папки с мамкой отнял!
Портянкин кричал так, что нам с Ярцевым через прослушку заложило уши. Затем в кабинете на какое-то время зависла тишина. Должно быть, Ха Ха соображал, как бы еще попугать нашего горе-поэта.
– Короче, так, Буйковский: или ты мне сейчас пишешь чистосердечное, вот прямо тут, не сходя с этого места, или идешь в ИВС… Знаешь, что это такое? Изолятор временного содержания. И не просто в изолятор, а в карцер пойдешь, понял?! Я тебя к таким уголовникам посажу, что тебе армия раем покажется. Был в армии, придурок? Ах, не был? Что ты там бубнишь? Один кормилец у больной мамки? А-а… Так это даже хорошо, Буйковский! Хочешь домой к мамке? Хочешь! Тогда пиши: «Я – такой-то… такого-то числа, там-то и там-то…» Ну, чего шары вылупил, недоносок?! Что ты там вякаешь? Какая пятьдесят первая статья? Не знаю такой!.. (Послышался топот ног.) Эй вы там, в коридоре! Кто-нибудь!.. О, Сидоров! Знаешь, что за статья такая – пятьдесят первая? Не знаешь? Вот, Буйковский, и он не знает! Никто не знает про такую статью. Что-что? Не дашь против себя показания? Ты чего-то не понимаешь… Как там тебя? Гриша! Знаешь, Гриша, как у нас говорят? Раньше сядешь, раньше выйдешь!