– Глория, тебе следовало бы быть мужчиной. Ни одна женщина не устояла бы перед твоими комплиментами. – Глория перестала улыбаться, глядя на меня. Вероятно, она сравнивала, каким я был до пластической операции, и каким стал теперь. Мне это не нравилось, но я сохранял улыбчивое лицо. После спектакля мы поехали к ней на ее фольксвагене. Она сама это предложила, и я, конечно, не возражал. Когда мы вошли в ее гостиную, я сразу заметил здесь некоторую перемену. Диван был сдвинут, стол тоже. Электронное пианино было тоже сдвинуто, а натурального пианино не было.
– А где твое пианино? – спросил я.
– Я его подарила в одну семью. У них мальчик хочет учиться музыке. – Глория прошла в кухню, вынула из холодильника миску креветочного стандартного салата. Очевидно, она была несклонной к домашней кулинарии. Кухня была большая, рассчитанная на столовую со столовым столом. И была недопитая с прошлого раза бутылка реми. Я проголодался, и салат ел с крекерами.
– Глория, где ты училась музыке?
– Я начала еще в школе, – и она посмотрела на меня, ее взгляд говорил: – Разве не помнишь? – Я молчал. – Она сказала: – А потом в Хантер колледже я взяла начальный курс теории музыки. А потом перешла на электронику. – И она задала привычный вопрос: – Тебе это интересно?
– Интересно. Ты сделала неплохую карьеру.
– А ты не пытался делать карьеру? – Неприятный вопрос, и я ответил коротко:
– Не пытался. Живу как живется. У тебя есть родители?
– Мама умерла от рака. Рак груди, врач ошибся в диагнозе, а потом уже было поздно, пошли метастазы. Отец живет в Детройте, там, где и мой брат со своей семьей. – С ее отцом у меня всегда были плохие отношения. А с ее братом я сперва дружил, но потом пришлось подраться. Но даже, если бы они жили в Нью-Йорке, Глория не стала бы делиться с ними своими сомнениями по поводу меня. А вот с матерью у нее были близкие отношения. Но ее матери теперь нет в живых. Это уже хорошо.
– Глория, я так и не слышал, как ты играешь на настоящем пианино. Сыграй что-нибудь хоть на электронном. – Мы перешли в гостиную. Глория пододвинула себе стул, поставила на подставку ноты, заиграла. Я узнал музыку. Это играл старый Раби. Когда она кончила играть, я сказал: – Сен-Санс? – Она поднялась, сказала с улыбкой:
– Очевидно, у тебя хорошая музыкальная память. Хочешь кофе?
– На ночь? – спросил я.
– У тебя разве бессонница? – Она знала еще тогда, двенадцать лет назад, что после кофе я мог быстро уснуть. – Мне показалось, что сейчас она об этом напомнит. Но она напомнила другое: – За ужином мы еще не пили реми. – Я обнял ее, но она отстранилась. – Антони, помнишь, как мы прошлый раз встретились на пляже? Так же как и сегодня. Сегодня мы были в тех же купальных костюмах. Они высохли на солнце, и они теперь на нас, пропитанные морской солью. Давай пить кофе в купальниках. – Мне понравилась эта идея. И мы сели за стол друг против друга, я в плавках, она в бикини. На столе свеча в медном подсвечнике. В бокалах реми. Кофе в кофейных чашках. Верхняя люстра потушена. Глория подняла бокал.