Теперь Крис поднимает рубашку со стола и держит ее, слегка потряхивая, в то время как из комнаты снова раздается звон пишущей машинки.
— Что думаешь?
— Выглядит неплохо, — говорю я. — Хотя ты пропустил большую складку на рукаве.
Он смотрит на нее, затем вздыхает.
— Это чертовски тяжело, — отвечает он, снова раскладывая рубашку на столе. — Не понимаю, почему людей так это волнует.
— А я не понимаю, почему это волнует тебя, — говорю я. — С каких это пор тебя заботят складки на одежде? Ты же привык считать, что если на тебе трусы, то ты уже одет.
— Мило, — он строит мне гримасу. — Ты все равно не поймешь.
— О да, верно. Простите меня, я и забыла, что Вы самый умный.
Он разглаживает рубашку и даже не смотрит в мою сторону.
— Я имел в виду, — медленно произносит он: — что для этого тебе нужно познать, каково это — делать что-либо хорошее для кого-либо еще. Безвозмездно. По любви.
— Ох, Господи, — говорю я.
— Именно так.
Он снова поднимает рубашку. Все еще есть складки, но в этот раз я не собираюсь ему их показывать.
— Это именно то, о чем я сейчас говорю. Участие. Отношения. Две вещи, которые, к сожалению, у тебя отсутствуют.
— Да я королева отношений, — возмущаюсь я. — И, ау, я только что потратила все утро планируя свадьбу нашей матери. Конечно, я же совсем не принимаю участия.
— Ты, — он аккуратно повесил рубашку на руку, словно официант: — должна прочувствовать, что такое серьезное обязательство…
— Что?
— …а твое постоянное нытье и жалобы по поводу свадьбы я вряд ли назвал «участием».
Я просто стою, уставившись на него. Последнее время против его слов трудно найти контраргументы. Словно ему промыли мозги при помощи религиозного обряда.
— Кто ты? — спрашиваю его.
— Все, что я хочу сказать, — отвечает он тихо: — так это то, что я действительно счастлив. И я хочу, чтобы ты тоже была счастлива. Как я.
— Я счастлива, — огрызаюсь я. Но слова звучат неправдоподобно, так как меня слишком разозлили.
— Я счастлива, — повторяю более спокойно.
Он хлопает меня по плечу, словно ему лучше знать.
— Увидимся, — он разворачивается и поднимается вверх по кухонной лестнице в свою комнату.
Я наблюдаю, как он уходит с все еще мятой рубашкой, и я понимаю, что скриплю зубами, и это последнее время вошло у меня в привычку.
— Дзынь! — из соседней комнаты доносится звон колокольчика печатной машинки, и моя мать начинает новую строку.
Мелани и Брок Доббин близки к несчастью, судя по звуку.
Романы моей матери относятся к тем, от которых перехватывает дыхание, действие разворачивается в экзотических местах, а герои — люди, у которых есть все, и при этом — ничего.