Течение времени для меня ускорило ход. Я не успевал отсчитывать дни, путался в числах. Сон стал провалом в темноту, а бодрствование — гонкой с препятствиями.
Атаман поддерживал в стае железную дисциплину, вампиры безропотно преклонялись перед ним, считали его обладающим волшебной силой. Иерархическое и семейное положение каждого из нас зависело только от него, произрастание геометрических любовных фигур на почве изменчивых чувств исключалось полностью.
Охотились мы обычно порознь, мелкими группами или каждый сам по себе. Демьян не принимал участия в добывании пищи, но всегда контролировал ее распределение. С одной стороны было хорошо, что ел он мало. С другой стороны, это было плохо — от нас он требовал подобной воздержанности в еде.
Однажды я попытался деликатно ему возразить, что мы вампиры, а не монахи, и аскетизм нашей природе чужд, но отговорок Демьян не принимал. Он продолжал следить за моей трапезой и закатывал в лоб тяжелый щелбан, если я вовремя не отрывался от жертвы. В целом, он был прав. Налегке, с полупустым желудком, удобнее сражаться с врагами, но об услаждении души тоже следовало позаботиться. Враги нападают редко, а кушать хочется всегда.
Творческое безделье после охоты мне пришлось отменить. Мы были единственной вампирской стаей заповедного леса. Нам принадлежали все его леса и горы, а это сотни верст окружной границы, которую нужно было охранять от вторжения чужаков.
Словом, работы хватало. В этом «спартанском лагере» я усовершенствовал мастерство скоростного бега и прыжков, научился лазать по горам и убивать огромных свирепых зверей. Демьян признал меня неплохим охотником. По статусу я занимал второе после него место. Секрет успеха был прост. Я прикладывал больше усилий для достижения цели, если от нее зависело не только мое благополучие. Добывая провизию к «царскому столу», я защищал сородичей. В случае неудачной охоты вожак питался кровью низших по иерархии. Сам я частенько оставался голодным, но Демьян всегда был сыт, и мои собратья могли не опасаться его сточенных клыков.
Семейная жизнь с Нюшей сложилась тихая и гладкая. В ней не было страстных порывов, того умопомрачительного падения в пропасть, без которого не может испытать полноценное счастье душа поэта. Появился у меня и лучший друг, с которым я обменивался воспоминаниями о человеческой жизни, говорил о любимых книгах о написавших их гениях. Им стал Лаврентий, в прошлом — потомственный дворянин и ученый университета Ломоносова. Я убеждал себя, что с ним интересно общаться, стараясь не вспоминать о лучших собеседниках. Если полуграмотные вампиры, умеющие читать и писать, иногда встречаются, то образованных вовек не сыщешь. Мудрецы не нужны дикому сообществу, ведомому звериными инстинктами.