— Не сбивай с мысли, Тишка, — вспыльчиво оборвал друг. — Сам выпросил рассказать, так обожди скончания повести. Вот, значит, напутствовал меня Ломоносов, мол, из тебя, Поликарпов, выйдет славный ученый муж. Прославишь великими открытиями державу. Видел он меня сгорбатившимся над колбами да механическими аппаратами, и высчитывающим загогулистые формулы.
Я все помалкивал, косичкой парика кивал, а сам себе на уме: «Нет, батюшка, Михайло Васильич, уволь». Отучился, и к царю на службу пошел. А там дело скорое — пронырнул в царицыны покои. Не сгубил жизненную радость. Порезвился на славу. Есть о чем вспомнить. Логарифмов заворотливых не снимал, а панталон дамских кисейных приспустил немало. Десятичных дробей не поделял, а в картишки продувался до наготы.
Славное было времечко при дворе. Всем оно хорошо, однако имели случай отдельные неудобства. Царица держала при кровати левретку, до невозможности злющую. Мне эта левретка порвала десятка три шелковых чулок. Удавил бы ее собственными руками, да пужался монаршего прогневления. Как подкрадусь на цыпочках в спальню Катерины, гнусная собачонка слетает с напольной подушки и за ногу меня цап! — Лаврентий щелкнул клыками и прихватил меня пальцами за колено. — Жуть, да и только. А вспомнить подпаливание ножных волосьев от спички! Сущее мытарство. И ладно бы, закончились на том мученья. Так нет! Опосля сжигания волосьев надобилось растереть все тело щипучими благовоньями, дабы в царицыном носу ни един сторонний запах не просквозил. А рассказывал ли я тебе, Тишка, как я от царя прятался в Петергофском фонтане и застрял под медным китом? А как меня фрейлины закидали помадным зефиром и кремом брюле?
— Нет. Вышеупомянутых историй я не успел послушать.
— Так пошли наверстывать. Я еще не то расскажу. Нигде боле такого не услышишь.
Я вышел вместе с другом из библиотеки, находясь под гипнозом беспрерывного потока его слов.
Шли годы… Жизнь моя вдали от людей была однообразной, и потому казалась унылой. Я потерял связь с человеческим миром, не знал происходящих в нем событий. Как сказали бы Вы, я неизбежно отстал от жизни. При таких размышлениях меня сковывал страх. Книги из подземной библиотеки содержали, в основном, бесполезные для вампира заклинания. Не было там ни романов, ни сборников поэзии, ни философских рассуждений. Я замечал, что речь и мысли становятся проще, и боялся одичать и одуреть настолько, чтобы вовсе не нуждаться в словах. Довольствоваться рычанием, шипением и визгом для выражения эмоций.
Я стал настоящим воином, способным постоять за себя, хищником, умеющим загонять и убивать дичь, но оставался ли я еще князем Подкорытиным — Тарановским, философом, поэтом, патриотом? Одному Богу это было известно, ибо сам я этого не знал.