— Герой ты мой славный, — Людмила крепко обняла меня и расцеловала. — Как я тобой горжусь.
— Наградите меня за геройство, — я щелкнул зубами. — Чем — нибудь вкусненьким.
— Уж прости, родной, награду твою мы вчера съели, — извинилась Людмила. — А сегодня нам не до ловли. Переселяться надо в соседний уезд. Обожди завтрашнего вечеру.
В моей голове окончательно все перемешалось. От мира, прежде разбитого пополам, откололась еще треть. Манили бочки крови и, признаюсь, сильно. Влекло и светское общество, еще как будто бы открытое, тоскующее. Но воображать себя предателем, преследующим и убивающим мятущихся скитальцев, было отвратительно. «Наверное, это еще хуже, чем убивать людей», — подумал я.
Наверное — вот ключевое слово. Я все принимал на веру, не находя истины. И стая приняла меня «на веру».
Могу ли я разрушить хрупкое доверие, установившееся между нами? Имею ли право растоптать редчайшую для вампирского бытия жемчужину. Не лучше ли остаться с ними, и сохранить совесть хоть на треть чистой?
Устав множить в уме вопросительные знаки, я принял решение остаться частью дикой природы.
Глава 7. СВИДАНИЯ С СОВЕСТЬЮ
Наступил конец августа.
На водной глади широкого озера, превращенной волшебницей — луной в громадное зеркало, среди мириад звездных точек безоблачного неба отражался редкостный красавец с кипенно-белой кожей. В его необыкновенных крупных глазах мерцало чистое серебро. Он замер на берегу, полуприсев и склонившись к воде.
С восторженным любопытством я знакомился с ним, приостанавливая внимание на каждой линии его безукоризненного лица и стройного атлетического тела. Если бы дорогие родители воскресли из мертвых, они бы не узнали любимого сына. Да что говорить о родителях! Я сам себя не узнавал!
О прежнем Тихоне Игнатьевиче напоминали разве что округлость в очертании лица и добродушная улыбка бледно — розовых губ. Эта слащавая до приторности улыбка приличествовала мелкому чиновнику, румяному повару, хозяину трактира или мошеннику, но нисколечко не соответствовала кровожадному убийце. Я жалел о том, что мое лицо не приобрело мужественной резкости лиц моих собратьев. Их суровые лица будто вытесаны из камня, а мое лицо будто слеплено из мягкого гладкого фарфора. Сколько бы веков я ни прожил, оно не вызовет уважительного содрогания человеческой души. Навсегда сохранит глуповатую несерьезность. Предшествующий нападению оскал будет смотреться на нем неуклюже и скорее напомнит гримасу умалишенного, чем разверзнутую пасть хищника.
Вы вправе возразить: какое, мол, тебе, вампиру, дело до общественного мнения. На что я предоставлю исчерпывающий ответ. Творческим натурам присуще честолюбие. От совести, от воспоминаний о прошлом мне удалось сбежать, но стремление к славе осталось со мной. Подпитывалось назойливое чувство осторожностью лесных жителей, встречавших меня не по дырявой одежке и не по смазливой физиономии, а по запаху и по звукам дыхания, движения, едва слышного биения сердца…