– Мы будем работать. Отпуска на этот год отменяются, зато у нас есть реальный шанс пробиться. Сколько можно сидеть на одном месте, пора идти вперед, лезть выше. Вы думаете, трубы прорвало случайно? Это, Лариса Юрьевна, если хотите, судьба. Так предначертано. Нам только надо толково исполнять свои роли!
Подобного Липатовой не говорил никто и никогда. Она слышала в красивом голосе Кирилла такую убежденность, видела в прозрачных глазах такое безоговорочное горение – почти ярость, и ее пошатнувшаяся уверенность в себе тут же восстанавливалась, и даже крепче прежнего. После таких стихийных совещаний они расходились в разные стороны, единомышленники, провожаемые Никиной тревогой, но успокоенные друг другом. Актерам Липатова своего волнения не показывала, в ближний круг оказались вдруг допущены только Кирилл и Ника. Впрочем, понятно: никто в театре так и не заговорил об интрижке Стародумова, не стал мыть косточки худруку, и Липатова оценила Никино умение держать язык за зубами. Актерам хватало переживаний и без того. Например, Мила Кифаренко изводила себя очередной диетой, на сей раз поддерживаемая Риммой, с которой еще недавно была не в ладах. Общая цель – похудеть – сблизила девушек, хотя от низкого уровня сахара в крови обе стали нервозны и плаксивы до крайности. Теперь они сосредоточенно жевали салатные листья и морковные палочки, щедро сдабривали еду и несладкий кофе корицей и имбирем, чтобы подавить голод, и пили непременно по два литра воды в день. Паша ворчал, костюмерша Женечка крыла их нещадным матом и грозилась, что не станет ушивать потом костюмы, потому что «все равно к зиме обеих разнесет». Премьера мчалась им навстречу, как поезд без тормозов, скользя по обманчивой гладкости рельсов. До премьеры оставалось три недели.
По утрам Ника еще могла совладать со своим предчувствием, но в театре, сразу за порогом, морок накатывал на нее, и она хваталась за появление Кирилла, единственного, кто мог разогнать ядовитый туман. Одним своим приходом Кирилл прорезывал этот туман, и, пусть ненадолго, ее беспокойство все же отступало. Кто или что было тому причиной, Ника понять не могла, но почему-то знала, что непременно разберется во всем. Ей придется разобраться.
Это утро выдалось на редкость приятным. Идя от метро, Ника то ускоряла шаг, то почти останавливалась, щурясь на яркое солнце и подолгу наблюдая за воробьями, до хрипа спорящими на зеленеющих газонах. Один даже пролетел мимо нее, волнообразно, притягиваемый к земле тяжестью зажатой в клюве картошки фри. За ним с отборной бранью следовала целая стайка. Ника рассмеялась, не обращая внимания на недоуменные и неприязненные взгляды проходящей мимо дамы и повинуясь порыву, сорвала несколько упитанных одуванчиков, тут же перепачкавших ей пальцы млечным соком. Дойдя до работы, она не сразу села за стол, а вместо этого, бубня под нос песенку в надежде рассеять гнетущее нечто, разбуженное ее ранним приходом, направилась открывать окна – повсюду. Давно пора проветрить тут, чтобы ветерок с ароматом луж от недавнего дождя и сочной травы, каждой острой травинкой прокалывающей почву, проник в коридоры театра, выдул из него все глупости и страхи, вместе с запахом лака, строительного раствора, грунтовок и клейстеров, чтобы от упругого порыва закачались и начали перезваниваться хрустальные капли в большой люстре над галереей. Ничего ей в эту минуту было не нужно, только бы белая занавеска в буфете выгнулась выпукло и сильно, превращаясь в парус, до краев налитый ветром…