В холле она раскрыла и поставила в ряд дюжину зонтов, от кружевных до совсем обычных и, наоборот, расшитых золотой нитью.
– Пускай сохнут, а то псиной завоняются.
Документы всех категорий перекочевали из затопленного кабинета Липатовой в помещение кассы, во владения Ники. Не доверяя компьютерам, уже подводившим не раз, Липатова хранила почти всю документацию по старинке, на бумаге. Ника как раз перекладывала огромную стопку в сейф по частям, когда наткнулась на пухлую черную папку «Кадры». Убрала в железный шкаф. Постояла. Сложила поверх этой папки порцию новых. Но черная папка блестела пластиковой обложкой почти вызывающе. Не удержавшись, повинуясь минутному помрачению рассудка и пользуясь тем, что никто не видит, Ника дрожащими руками вытащила ее из сейфа. Оглянулась воровато. И наконец, решилась, принялась быстро листать, пробегая глазами фамилии. Вот она наткнулась на последнюю, медленно прочитала и перечитала несколько раз, потом прикрыла глаза и повторила про себя домашний адрес Кирилла. Записывать Ника не стала, как преступница, опасающаяся оставить улику. И вряд ли могла объяснить хотя бы себе самой, зачем она вообще это сделала, ведь не в гости же к нему она собралась… Когда в кассу заглянул Ребров, папка «Кадры» покоилась в глубине сейфа, а адрес – на хрупком, сплошь из ракушек и кораллов, дне Никиной памяти, как сундук с сокровищем из потонувшего испанского галеона.
Давно уже театр «На бульваре» не видел такого единодушия. Кое-кто из тех, кого Никин звонок застал еще дома, предусмотрительно захватил с собой обогреватели и фены и теперь под чутким руководством Женечки пытались просушить бутафорию из размокшего папье-маше.
– Только, пожалуйста, люди, аккуратнее, не спалите тут все, следите за электроприборами! – валькирией носилась Липатова мимо подопечных.
– Не переживайте, Лариса Юрьевна, что утонуло, то не сгорит!
За эту реплику Липатова чуть не испепелила Даню взглядом. Впрочем, тот не унывал и, перетаскивая огромный, в человеческий рост, кувшин, декорацию из детской сказки, бодро насвистывал.
– Даня, – взмолилась Римма, чуть не плача. – В театре нельзя свистеть, это плохая примета.
– Римма. Риммочка. Риммуся. Замерзающая вода в хлипких трубах – вот плохая примета, сама погляди. А свист – это… – Даня поискал остроумный образ, но не нашел и развел руками, – это свист. И вообще вывеси ты уже список примет в алфавитном порядке, чтоб я знал. А то мне кажется, любое мое движение навлекает на тебя беду.
В суматохе Нике нравилось, что не надо искать предлог, чтобы оказаться поблизости с Кириллом, в одном помещении, ненароком задеть рукой, потянувшись к шляпным коробкам в костюмерной, со смущенной улыбкой разойтись в узком проходе и постоянно ласкать взглядом его плечи и покатый затылок. Кирилл работал наравне со всеми, таскал коробки и мебель. Только когда Паша попросил помочь перенести тяжелый шкаф из реквизиторской, он покачал головой: