— Так просто... Идем ужинать...
...Большой дымокур обрушивал на стол клубы дыма. И все же комары, мошка и всякий таежный гнус сыпались в миски.
— Жирнее будет! — балагурил Космач и с аппетитом ел, не глядя, что у него в ложке.
Рабочие смеялись.
Максимовна поставила на стол ведро с чаем. Сморщенный, беззубый Комар посмотрел вслед дебелой поварихе и от всей души восхищенно выдохнул:
— Экое туловище!
Чемизов расхохотался.
Сестры закрылись с головы до ног марлей. Из-под нее доносился смех и бряканье ложек.
— Слышь, Комар! Сколько твоей родни навалило из тайги, беда! — зубоскалил Космач.
— В лесу из любой воды можно приготовить чаек, — степенно поучал кого-то Бянкин. — Делай так: вскипятил воду — брось в котелок на две-три минуты березовую головешку. Уголь в себя всю нечисть и всосет.
— В совхозе у нас десять тысяч серебристо-черных лисиц, — рассказывал Колоколов Грузинцеву.
— Ого! Это же целое богатство! — удивился тот.
Под марлей о чем-то шептались.
Чемизов вдруг почувствовал острое волнение, будто он должен был вот-вот что-то понять, что прежде было непонятным. Он сидел тихо, стараясь быть незаметным, боясь, что кто-нибудь заговорит с ним. Он накрыл кружку бумагой. Отхлебнет чай и опять закроет. Он слушал говор за столом, слушал, как неторопливо текла жизнь.
Дым ел глаза до слез, все чихали, кашляли...
Потом собрались у костра на «посиделки», как называл Грузинцев этот свободный вечерний час перед сном.
Пылал говорливый костер. На стенках палаток танцевали огненные пятна.
У Левы сегодня было какое-то особое состояние души: он удивительно ясно, почти физически ощущал течение жизни. Ее поток складывался для него из множества подробностей. Фигуры людей, озаренные пляшущим костром, говор, смех, запах дыма, суровая задумчивость Петровича, попивающего деготь-чай, яростный спор Колоколова с Грузинцевым о судьбе тайги, мелькнувшие глаза и пышные волосы красавицы Славки, душевная настороженность Аси, радость и грусть в ноющем сердце, которое не знает, примчалось ли оно на свидание или на разлуку, далекий ропот реки, ласковая песня из палатки, огромная лунная ночь, спящая тайга.
Все это ощущалось Левой, как единый поток. А душа Чемизова окрашивала этот поток в свои краски, наполняла своими чувствами.
Чемизову было грустно от того, что вот он сидит рядом с Асей и может взять ее за руку, и все же ее нет. Она далеко от него.
— Ешь больше меда — дольше сердце сохранится, — поучал Бянкин Космача. — А желчь медвежья от любой болезни на ноги ставит.
— Не слышу! Чего так тихо говоришь, будто у мачехи рос! — кричал Космач.