Ася вывалила из ведра в корыто мелко нарубленное горячее оленье мясо, Славка сюда же опрокинула ведро разварившейся рыбы. Потом все это залили овсяной кашей и принялись разминать и перемешивать. Над корытом клубился пар. В комнате запахло не очень-то приятно. Руки погружались в эту горячую слизь почти до локтей.
— Вот бисова кухня! — выругалась Славка. — Сама бы ела, да денег жаль! — Она подошла к умывальнику, мыла покрасневшие, шершавые руки.
Потом сестры все это месиво снова плюхнули в ведра.
Звероферма помещалась на высоком берегу среди сосен. На другом берегу раскинулось село. В сумерках стояла недвижная роща длинных и тонких дымков: курились железные трубы Чапо. Роща дымков чуть склонилась на север. В тишине морозного вечера слышалось: всюду пилят, колют дрова. Все щелкает, хрустит, под ногами трещат гулкие мостки-тротуары. Порой, шурша, громко лопается земля и ледяная корка на ней.
Ферма была огорожена забором. В этом дворе среди снега и сосен стояли на столбиках клетки, обтянутые проволочными сетками. В них вместо пола тоже были сетки. Только крыши дощатые. В клетках метались, припадали в углы, скалили зубы черные лисицы. Их пышный мех, будто схваченный инеем, был серебристым. Мелькали только белые кончики хвостов.
Из черно-седого меха горели вылупленные янтарные глаза, шевелился влажный черный носик, сахарно белели клыкастые, острые, как шилья, зубы. Вся мордочка непримиримо-яростная, дикая. При виде человека лисица фыркает, даже стонет.
Когда Ася и Славка вошли с ведрами, в проволочных сетках зашумели, захрустели, темный и тихий двор ожил, загудел. Лисицы, зная час кормления, безмолвно плясали, прыгали, кувыркались. У клеток пахло так же, как в зверинце.
Ася относилась к своему зверью с насмешливой ласковостью и любопытством. Лисицы уже знали ее, не забивались в углы.
— Андреяшка! Андреяшенька! Ах ты, разбойник! — приговаривала она, освещая фонариком крупного лиса, которым в совхозе особенно дорожили. Серебро его шкуры было жемчужное, самое драгоценное. Андреяшку держали для племени. Злой, как черт, неукротимый, с ненавистью смотрел он на людей. Как-то зазевалась работница, и он напрочь отхватил ей палец. Сейчас он, жадно хлебнув ноздрями запах еды, бесновался, носясь по клетке черным вихрем. Сетка гудела, тряслась.