В печке гудело пламя, из дверцы на прибитый железный лист падали пляшущие блики. Сестры бросились к печке, протянули к ней руки.
Колоколов засмеялся, спрыгнул со сцены, подошел к ним, приглаживая мальчишеские вихры.
— В сосульки превратились? Вот я вас в тайгу увезу. Попробуйте-ка в такой мороз в палатке спать!
— Подумаешь, испугал! — зашумела Славка. — Да хоть сейчас поеду!
— Идет! Ловлю на слове! Потом не отбрыкиваться!
— Ты ее, Анатолий, через тайгу-матушку на оленях прокати, да с ветерком! — проговорил шофер Алешка Космач. Это был отчаянный парень, в прошлом дважды сидевший в тюрьме за дебош и хулиганство. Тюрьма оставила на нем следы — татуировку. На левой руке его выколота уродливая женщина. Под ней дымчатые буквы вздыхали: «Любовь разбита». На правой руке целовались два сизых голубка. Дымчатые буквы здесь радовались: «Есть на свете любовь». На плече синий крест над могилой и слова: «Спи родной отец». На груди профиль парикмахерской красавицы и строка: «Сердце красавицы склонно к измене». На спине крупно, как лозунг: «Годы уходят а счастья все нет». Как большинство уголовников, Космач был сентиментальным.
Немало лет он имел дело с милицией, с судами, с тюрьмой. Но наконец это ему надоело. Он приехал к матери в совхоз и зажил, как все...
На сцене шла репетиция чеховского «Юбилея». Роли исполняли редактор газеты, судья, библиотекарша и учительница. Все это была молодежь. Сейчас они больше смеялись, чем репетировали.
— Братцы! А ведь Новый год на носу, и концерт потребуют с нас, как с миленьких! — крикнул Колоколов.
Ася устроилась около печки, уткнулась в книжку: она учила для концерта «Персидские напевы» Есенина.
Колоколов со Славкой сели в последний ряд. Они ждали репетиции своего номера.
— Мне очень хочется, чтобы ты получше узнала тайгу, — шептал Колоколов. — Пожить здесь и не узнать ее — глупо. Ведь больше уже никогда — понимаешь? — никогда ты сюда не приедешь! Каларская тайга, гольцы!
Славка с удовольствием слушала его и радовалась, что они могут шептаться.
— Поедем со мной в стадо? Увидишь оленей, таежные дебри...
— Я же сказала — поеду! — задорно ответила Славка.
— Обещаю тебе: ты эту поездку будешь помнить всю жизнь.
— Вот здорово! Едем!
Полная Любава, с соломенной косой и с добрым лицом, пела на сцене низким, грудным голосом:
В роще калина, темно, не видно.
Соловушки не поют.
Космач, положив кудлатую голову на баян, закрыл глаза, растягивал мехи, и баян звенел о теплой темноте, в которой спали роща и соловушки.
Колоколов почему-то тихонько засмеялся, ладонью потер лицо, счастливо посмотрел на Славку серыми простодушно-веселыми глазами.