— Мы имеем причину думать, что ваше отпирательство было ложно, Аделаида Эрроль; мы полагаем, что вы узнали убийцу моего сына. Кто был он?
— Не знаю, — отвечала она, и смертельная бледность покрыла ее лицо.
— Вы знаете, так мы полагаем.
— Я сказала, что я не знаю. Было слишком темно, чтоб узнать его, — прибавила она, едва будучи в состоянии, как видели все, произносить слова своими сухими и бледными губами.
Лорд Дэн не хотел задавать ей прямого, главного вопроса: был ли это Рэвенсберд. Он ждал, не сводя своих суровых глаз с ее лица. Удивительно было видеть, как оно было бледно.
— Спрашиваю еще раз, кто дрался с моим сыном?
— Не знаю. Право, не знаю.
— Стало быть, если это действительно так, вы будете не прочь показать это под присягой. Мистер Лестер, угодно вам привести к присяге леди Аделаиду?
На ее лице выступил яркий румянец, и взгляд испуга и ужаса — или, скорее, безмолвное воззвание к состраданию — обвел этих безжалостных людей. Судья вынул Библию; Лестер видел мало важности в этой церемонии; он по крайней мере верил, что леди Аделаида говорила правду.
— Это одна форма, — кротко шепнул он. — Не дрожите так.
Она обернулась и посмотрела позади себя, как бы надеясь, не может ли она еще ускользнуть. Нет! Позади стояла Софи Деффло. В глазах леди Аделаиды мелькнуло отчаяние. Убежать! Убежать!
Нет, от этого она не могла убежать. С руками, дрожавшими, когда она подняла их, словами, едва сходившими с языка, со щеками, опять покрытыми смертельной бледностью, Аделаида Эрроль произнесла торжественную присягу перед небом, что она не узнала ни капитана Дэна, ни его противника.
Подозрения лорда Дэна относительно того, что она говорит неправду, и подозрения всех других уничтожились, кроме подозрений одного человека — полицейского сержанта Бента.
Глава VI
ЕЩЕ НОВОЕ ИЗВЕСТИЕ О НОЧНОЙ ИСТОРИИ
Ричард Рэвенсберд, между тем возвращаясь в Дэншельд, встретил Герберта Дэна. Этот джентльмен был на своем любимом месте, у калитки, где вы уже видели его не раз. Он не сидел на ней и не свистал, как бывало во времена более веселые, но облокотился меланхолично. В его руках не было удочки, хлыст с серебряной ручкой не махал в такт его оперным ариям. Не могло быть никакого сомнения, что преждевременная смерть его кузена истинно огорчала его. С чрезвычайным удивлением увидал он, что Рэвенсберд приближается свободный, без сопровождения бдительных стражей закона.
— Как! Вас выпустили, Рэвенсберд?
— Разве могли поступить иначе, мистер Герберт? — отвечал Рэвенсберд, остановившись против того, кто его спрашивал, как будто желая показать, что он не хочет избегать расспросов.