Гудит, смеется, кричит человеческий муравейник. Сверкают на солнце косы и серпы, блестят острые зубья вил. Ширится, растет на глазах поляна скошенного камыша..
И кажется, даже воздух потеплел, согретый дыханием работающих людей.
Синельников навивал воза. Парнишка-ездовой завозился с упряжью, и Степан распрямил спину, смахнул пот с лица. Воткнул вилы в снег, оперся на них и загляделся на работающих, залюбовался Вдруг ему вспомнилось вчерашнее собрание, крикливая Борькина речь. Парень почувствовал жар на щеках, полез было за кисетом, да тут подъехали пустые сани, и он в сердцах поддел такой навильник, что еле поднял его. «И единоличники пришли, и учителя, и даже хромая сельповская сторожиха. Вот какой у нас народ. Его только затронь за живое, расшевели, он такое может… Он все может!»
1.
Год сорок третий.
Весна. Ранняя, дружная.
В несколько дней она преобразила землю. Растопила снега, яркой зеленью брызнула по черному. Воздух стал душистым и сладким, как березовый сок. Все вокруг посветлело, словно с неба сдернули серое холщовое покрывало.
Где бы ни был человек — на поле брани или в дымном цехе, на пашне или в прокуренном кабинете, — все равно не может он не замечать весны. Непонятное смятение начинает тревожить его душу. Все волнует ее: и паровозные гудки, и плеск реки, и крики пролетающих уток, и петушиное кукареканье.
Идет по пашне девушка-погоныч. Машет кнутом, погоняя быков, которые еле волокут бороны. Замучилась девушка, охрипла. Еле передвигает занемевшие ноги. И уже без всякого накала, с обидой в голосе покрикивает на измотанных животных: «Но! Пошли. Шевелись, проклятые!» И хлещет, хлещет их измочаленным кнутом по выпирающим ребрам. Еле втащились быки на взгорок. Втащились и встали, поводя боками, роняя пену с жестких губ. «Э, прохиндеи…» — поплыл над пашней девичий надтреснутый голос, да вдруг смолк. Остановилась девушка на взгорке. Широко раскрытые глаза с земли на небо перебегают. Обветренные спекшиеся губы полуоткрылись, из-под платка выбилась потная прядь волос. Высоко вздымается грудь. Жадно пьет и пьет она терпкий, ароматный воздух, и на изможденном лице девушки вспыхивает улыбка. Светлая и робкая…
Подошел молодой тракторист к ручью умыться после ночной смены. Тяжело присел на корточки, сдернул замасленный картуз с головы. Сейчас плеснет в лицо студеной водицей и, покачиваясь от устали, побредет к полевому вагончику — спать. Вот он окунул черные растрескавшиеся руки в ручей и замер, словно диковинное что-то увидел. Текут драгоценные минуты отдыха, а он, как заколдованный, сидит и слушает глухую воркотню ручья. Ни голод, ни усталость не могут вывести его из этого сладкого оцепенения…