— Миша, — сказал он, — тебе досталась лучшая женщина в отряде, да ты и сам парень не промах… Дожить вам до победы и прожить ещё сто лет!
После тоста Кашина выяснилось, что вся холодная закуска кончилась, и помощники Марковны внесли кондер, который тут же разлили по чашкам и через пять минут уничтожили. Оставаться в землянке не было смысла, все высыпали на улицу, если можно было назвать улицей партизанский бор. Кашин и Львов чуть задержались. Они должны были сделать молодым сюрприз: оборудовать для них жильё. Ребята достойно справились с этой задачей: при помощи палки и половичка соорудили то, что в партизанских землянках называли «семейными углами».
Антонов развернул гармошку, и все, опережая музыкальное сопровождение, не очень стройно запели:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
И такой мирной жизнью пахнуло от этих слов, словно и не было вокруг войны, погибших товарищей, сожжённых деревень, прошлых и будущих боев с оккупантами.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
Закончилась песня, и Антонов, который морщился от того, что большинство певцов не попадали в аккомпанемент, без всякого перехода грянул краковяк.
Все, кто имел пару и кто не имел её, пустились в пляс. Кто-то топал ногами в такт музыке, кто-то прихлопывал себя по бокам, а кто-то вообще решил пройтись вприсядку.
— Русский, немец и поляк танцевали краковяк…
Все грохнули от смеха. За два года войны в сознании каждого партизана чётко отложилось, что одновременно свести в танце представителей этих национальностей невозможно. Правда, если поляка, танцующего с русским, ещё можно было представить, то того и другого с немцем — никогда.
Закончился танец, и Грахович запел:
От паняделка да паняделка
Дробный дождь иде-е…
Са-абралася бидна босота
Мёд, гарэлку пье…
Все дождались, когда он закончит куплет, и вместе с ним повторили последние две строчки.
После этого Антонов опять заиграл краковяк. Веселье продолжалось до темна. Потом партизаны выкурили по самокрутке и разошлись по землянкам.
После свадьбы Миши жизнь наша не изменилась. Мы по-прежнему уходили на задания, на 2–3 недели, отмеряли по сотне километров от базы до шоссейной или железной дороги, до крупного гарнизона противника. Мария каждый раз провожала Мишу.
Шли они вдвоём, отстав от группы. О чём говорили, можно было только догадываться, но я ни разу не видел у неё слёз, а Мишу — угрюмым. По всему было видно, что она для него — источник радости и веры.
* * *
Самолёт, пробив облака, пошёл на посадку. И опять все напряглись, ожидая, когда он коснётся посадочной полосы. Когда это произошло, все с облегчением вздохнули, однако аплодисментов на этот раз не было.