— Офицера, — твердо произнес Ботари.
Улыбка Майлза слегка поблекла. Значит, офицерское звание — предел твоих желаний, дорогой сержант?
— Надеюсь, ты еще не завтра потащишь ее под венец…
Ботари фыркнул.
— Конечно, нет. Ей же всего… — Он помолчал. Складка на лбу сержанта обозначилась еще сильнее. — Время идет… — пробормотал он и умолк окончательно.
Майлз преодолел последнюю ступеньку и вошел в дом Форкосиганов, мысленно готовясь к встрече с родными. Похоже, первой будет мама; тут без проблем. Она действительно появилась в парадном холле, как только слуга-телохранитель открыл дверь. Леди Форкосиган была уже в летах, ее огненно-рыжие волосы поседели, высокий рост скрадывал полноту. Она тяжело дышала: скорее всего сбежала вниз, увидев их в окно. Мать и сын молча обнялись. Глаза матери смотрели серьезно и понимающе.
— Отец дома? — спросил Майлз.
— Нет. Он сегодня с министром Квинтиллианом в императорской ставке, сражается с генштабом по поводу бюджета. Отец велел передать тебе привет и сказал, что попытается вернуться к обеду.
— Он… он ничего не говорил деду насчет вчерашнего, а?
— Нет, но мне кажется, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.
— Я думаю. — Он посмотрел вверх, туда, где кончалась длиннющая парадная лестница особняка Форкосиганов. Что ж, начнем с самого трудного…
— Дед наверху?
— Да, в своих апартаментах. Хотя, рада тебе сообщить, утром он даже прогулялся в саду.
— А-а… — И Майлз двинулся к лестнице.
— В лифт, — односложно скомандовал Ботари.
— Пустяки, тут всего один пролет.
— Хирург сказал, что вам надо избегать любых нагрузок.
Леди Форкосиган наградила Ботари одобрительной улыбкой; в ответ он вежливо пробормотал: «Миледи…» Майлз недовольно передернул плечами и направился вглубь дома.
— Майлз, — проговорила мать, когда он ковылял мимо. — Дед очень стар и не очень здоров, и уже много лет ему ни с кем не приходилось спорить, так что принимай его таким, каков он есть, ладно?
— Ты же знаешь, я так и делаю. — Он скорчил почтительную гримасу, демонстрируя готовность ко всяческой дипломатии. Мать рассмеялась, но ее глаза остались серьезными.
Добравшись до покоев деда, Майлз встретил Элен Ботари — она как раз выходила оттуда. Сержант приветствовал дочь молчаливым кивком, получив в ответ прелестную улыбку.
В тысячный раз Майлз задавался вопросом: как мог этот урод породить такую красавицу? Все его черты по отдельности отражались в лице Элен, но в преображенном виде. В свои восемнадцать лет она была очень высокой — метр восемьдесят, совсем как отец, с его метром девяносто пять; но Ботари был худ как щепка и вечно напряжен и озабочен, а она — изящна и полна жизни. У него нос изогнут клювом, а у Элен очень милый носик с легкой горбинкой. Его лицо кажется слишком узким, а у дочери — идеальный овал, красота, в которой безошибочно чувствуется порода. Глаза — темные, светящиеся, внимательные, без отцовской подозрительности и въедливости. Словом, отец и дочь походили друг на друга, словно два изваяния, высеченных одним и тем же скульптором, — василиск и святая, застывшие над входом в старинный собор.