На их пути оказалось сломленное в четырех футах от земли дерево. Шелли при– подняла его над своей головой, чтобы они могли пройти под ним, и бросила его позади.
– Догадываюсь, – продолжил Прайс, – что у тебя с дядей установилось некое доверие.
Она напряглась в ожидании порицания, но он спокойно положил свою руку на ее.
– Я не ругаю тебя. Я не Оливия. Но есть нечто, что я должен сделать, нечто очень важное и, по необходимости, крайне секретное. Ты когда-нибудь показывала свои стихи маме?
Она тревожно посмотрела на него.
– Да-да. Нет ничего плохого в секретах. Знаешь, алхимики верили, что творческая работа – это вид жизни, полностью независимый от его создателя, расположенный одновременно в мирах психики и материи, и ни в одном из них. Они называли это тонким телом. Можешь представить что-нибудь более красивое и ценное? Все творческое выражение, обратное эвхаристики: создание духовного тела! Можешь представить, чего бы ты не сделала, чтобы защитить столь хрупкое творение? Потому нет ничего постыдного в тайнах. Ты не сделала ничего плохого, но, Светлячок, я должен попросить тебя о личном одолжении: не рассказывай никому, о чем я тебе говорил. Никому. Уроборос слишком важен и ценен. Просто… поверь мне, так будет лучше.
Глаза Шелли встретились с его, и она серьезно кивнула.
– Я в долгу перед моей красавицей, – сказал он, – и буду еще больше, если она мне улыбнется.
Она захихикала.
– Полагаю нам пора возвращаться. Никогда не знаешь, на что можно наткнуться в лесу в наши дни. И не думаю, что это подходящее место для наслаждения тыквенным пирогом.
Она оживленно закивала. Они повернули назад, и низко висящая ветка застряла в ее волосах.
– О, милая, – сказал он и остановился у большого камня, нежно убирая и отбрасывая сухую ветку подальше к деревьям.
– Я так тобой горжусь, – произнес он. – И есть за что. Пришло твое время в инкубаторе.
Ее щеки слабо вспыхнули, как свет за облаками.
* * *
Дестини встала у раковины, открыла банку и, повозившись там пальцами, выудила червя и поднесла его под текущую из крана воду. Струя окрасилась в мутный сине-красный цвет, а худое до этого создание, стало сладострастно пышным.
– Вниз по трубе, – сказала она и, откинув голову назад, проглотила его целиком. Она присела и кивнула Питеру. На кухонном столе лежало два кожаных ремня. Питер обмотал одним ремнем ее живот и руки и крепко завязал. Она скрестила лодыжки, и он привязал их к креслу вторым ремнем.
– Твои ноги боятся щекотки? – спросил Питер.
– Это будет последнее, что ты сделаешь на этой Земле, – ответила она. – Не отходи далеко. Меня может начать качать.