– Что же ты водишь? Говновозку, наверное, какую-нибудь? – Меня схватили сзади под мышки и попытались поднять со стула.
Я сначала обиделся, а потом мне стало смешно. То же самое, наверное, порой ощущал и Сергей Палыч Королев, который, являясь сверхсекретным генеральным конструктором, был вынужден держаться в тени. Наверняка и ему приходилось в беседах с непосвященными людьми вилять и терпеть какие-то обидные выпады, не имея возможности расплющить оппонента авторитетом. Это «Оса» – высокотехничный танк-робот стоимостью в миллионы рублей – говновозка? Я все-таки не Королев, мне позволительно иногда быть грубым. Поэтому я сначала фыркнул, затем хрюкнул и, наконец, выдал подходящий ответ:
– Жрите песок, юноши!
Сельчан, конечно, это предложение не порадовало, но адекватно отреагировать на мои слова – дать в морду – они не успели, потому что в фойе грянуло и заухало множеством голосов. Это напоминало звуковую волну от разорвавшегося снаряда или рев проносящегося на малой высоте перехватчика. Звук нарастал, и вот он слился со звоном бьющегося стекла и почти полностью заглушил «Песню про зайцев» в исполнении Юрия Никулина.
В буфет ворвался Дорогов с портретом Никиты Сергеевича, угол которого потемнел и заметно дымился. Следом за оператором антенны вбежал Апакидзе, он попытался отнять у Дорогова портрет в каком-то нелепом, похожем на нырок движении. Потерпев неудачу, штурман кардинально изменил свою задачу и одним махом сдвинул пару столов, худо-бедно забаррикадировав вход. И буквально через миг в эту хлипкую преграду врезался шумный человеческий поток. Буфетчица завопила благим матом. Апакидзе бросился грудью на баррикаду, которую должны были смести с секунды на секунду.
– Флягу дай! – потребовал Дорогов, протягивая мне руку.
– Зачем? – опешили сельчане, не прекращая попыток оторвать меня от табурета.
– Хочу с генсеком за Красную армию выпить! – ехидно ответил Дорогов, он уже сам дотянулся до авоськи с флягой. – Из чего сейчас делают краску? Не горит ни черта… – бросил он в мою сторону, потом плеснул коньяком на картину и зачиркал зажигалкой. По массивной позолоченной раме заструились всполохи синего спиртового пламени. Буфетчица зажала рот обеими руками и тоненько взвизгнула.
В этот момент баррикада была прорвана, а штурман – отброшен в сторону. У Дорогова отняли пылающий портрет и флягу, а самого оператора антенны повалили на пол. Заодно и мне вцепились в шею и плечи, прижав лицом к столешнице. Даже спящего Прокофьева, и того скрутили по рукам и ногам. Весь этот шум-гам да надежная плоскость под головой действовали на меня снотворно. Я несколько раз пытался поднять голову от столешницы, и тогда в поле зрения попадался то участковый с баяном, то буфетчица, то люди в одинаковых синих костюмах.