Когда родители развелись, мне не исполнилось и двух лет, поэтому ничего из тех событий не отложилось в памяти. Вполне возможно, это был не худший вариант. Как мне рассказывали, их брак нельзя было назвать счастливым. Часто случались ссоры, да и, по правде говоря, поженились они в основном ради того, чтобы мой отец получил вид на жительство. Вполне естественно, что после развода мы все остались жить с матерью. Но я очень скучал по отцу. C ним всегда было весело и нас к нему тянуло. Нам с Caнелой было позволено встречаться с отцом каждые две недели на выходные, он приезжал на своем синем «Опель Кадетте» и мы направлялись в Пильдаммспаркен (парк в окрестностях Мальмё — прим, пер.) или на остров в районе Л имхамн, где угощались гамбургерами и мороженым. Однажды отец раскошелился и купил нам по паре классных кроссовок «Найк Эйр Макс», стоивших больше тысячи крон (реально дорогих). Мои были зелеными, Санеле достались розовые. Ни у кого в Русенгорде таких не было, и мы чувствовали себя очень крутыми. Нам нравилось проводить время с отцом, и он давал нам немного денег на пиццу и кока-колу. У него была более-менее приличная работа и, кроме нас, еше один сын, Сапко. Так что он был для нас веселым воскресным папой.
Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Санела делала успехи в беге: она была быстрейшей на дистанции 60 м в своей возрастной категории во всем Сконе (провинция на юге Швеции — прим. пер.). Отец был горд за нее и стал подвозить на тренировки. Он наставлял: «Молодец, Санела. Но ты способна на большее». Это было в его стиле — «Давай, давай, не расслабляйся!». В тот день я тоже был в машине. Отец вспоминает, что сразу же заметил что-то неладное. Санела все время молчала и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Что стряслось? — спросил отец.
Ничего, — ответила она, но отец переспросил, и Санела все рассказала.
Не буду вдаваться в детали, что произошло — это ее дело. Но мой отец — он как лев: если что-либо случается с его детьми, особенно с Санелой (единственной дочерью), он приходил в ярость, и тогда начиналось... Расспросы и допросы, расследования социальных служб, тяжба за опекунство и прочая гадость. Я тогда мало что во всем этом понимал, — мне едва исполнилось девять.
На дворе была осень 1990 года. От меня скрывали всю эту историю, но у меня тоже были свои предчувствия. Дома было неспокойно — ну, это не впервые. Одна из моих сводных сестер подсела на наркотики (на какую-то тяжелую дрянь), и прятала их дома по разным углам. Вокруг нее постоянно царил беспорядок, какие-то подозрительные личности названивали ей, и было тревожно из-за того, что может случиться что-то нехорошее. А однажды за хранение краденого была арестована мама. Кто-то из «добрых» знакомых то ли отдал, то ли подарил ей какие-то бусы, а она, ничего не подозревая, их приняла. Вещь оказалась краденой, вскоре на пороге появилась полиция, и ее забрали. Детали помню смутно, но ощущение точно было жутким: «Где мама? Почему ее нет?».