Победа все же оказалась за папой — сырок остался лежать на подоконнике.
Папа взял сырок и выглянул в окно. Вороны нигде не было.
— Что тут у вас за шум?
Папа обернулся. На пороге столовой стояла директриса.
— Я не знаю. Сама перепугалась, — сказала дородная буфетчица, внезапно материализовавшаяся за прилавком.
— Стул упал, — объяснил папа, поднимая стул.
Он подошел к прилавку.
— Арбузную жевачку дайте, пожалуйста, — сказал он. — Сколько она стоит?
— Тридцать рублей.
Папа положил глазированный сырок обратно на тарелку и полез в карман за деньгами.
Анна Степановна все не уходила, следя за папой.
— Это я себе жевачку покупаю, — на всякий случай пояснил директрисе папа. — Детям не достанется. Правда-правда.
Анна Степановна продолжала смотреть на папу.
— А где второй сырок? — спросила буфетчица, взяв папины деньги и бросив взамен жвачку.
— Не знаю. Тут один и был.
— Два было! Уже три дня тут лежат!
Анна Степановна подошла поближе.
— Да не брал я! Это, наверно, ворона, — папа умоляюще взглянул на директрису. — Опять! Честное слово!
— А почему у вас тогда нос в шоколаде? — спросила глазастая буфетчица.
— Значит, ворона? — сказала Анна Степановна. — Ворона?
— Да, ворона! — разозлился папа. — Это у вас надо спросить, почему у вас тут всюду вороны!
— Ворона, — повторила директриса.
— Черт с вами! Сколько стоит этот ваш сырок?
— Тридцать рублей, — сказала буфетчица. — Что еще будете брать? У нас еще пирожки есть. Свежие!
Папа ссыпал горсть мелочи и, коротко кивнув, быстрым шагом вышел из столовой.
— Ворона, значит… — сказала ему вслед Анна Степановна.
Когда Ерохины вошли в актовый зал, пятый «Д» уже переодевался. Лягушки выуживали из большой коробки ободки с ушками и зеленые перчатки. Куклы рисовали друг дружке румяные щеки.
Большинство реквизита было куплено в магазине «Все по 39 рублей», и у некоторых лягушек уже недоставало по уху.
Денис, прилаживая длинный нос, пожаловался Костику:
— Блин! Нос на соплях держится!
Костик на секунду перестал мазать лицо белым гримом:
— В таком случае береги их. Не высмаркивайся!
— Да ну тебя!
Соня поднесла папе два пухлых целлофановых пакета.
— Твое обмундирование.
Папин костюм состоял из видавших виды красных женских сапог, зеленых штанов от теплой пижамы, черной войлочной куртки в стиле восьмидесятых, широкого армейского ремня и пука бороды, сделанной из — папа попробовал на зуб — крашеной елочной мишуры.
Папа спрятался за стоящее в углу сцены фортепиано и, кряхтя, переоделся.
— Ну-ка, сфотографируй меня, — папа вручил Соне телефон.
Соня уже надела хвост и, чтобы тот не волочился по полу, сунула кончик в карман пушистой рыжей безрукавки.