— Виктор, старина! — воскликнул он. — У тебя такой затравленный вид.
Уолли еще подростком слыл марксистом, одним из первых подхватил этот вирус.
— Пил с Куэреллом, — ответил я.
— A-а, с тем самым, римским папой, — фыркнул он.
Молодая женщина, которую он не удосужился представить, сдерживая, как мне показалось, смех, скептически разглядывала меня. Невысокая, смуглая, ладно сложенная. Под глазами глубокие тени. Одета по тогдашней моде в платье свободного покроя из черного шелка с бронзовым отливом, мерцавшего на свету. Мне пришло в голову сравнение с блестящим панцирем жука-скарабея. Уолли продолжил разговор, и она постепенно отвлеклась от моей персоны. Он рассказывал о каком-то художнике, чьи работы недавно стали для него открытием, — Хозе Ороско или что-то вроде того. Уолли был одним из настоящих восторженных ценителей прекрасного, которые в то время еще появлялись на свет. Он погибнет семь лет спустя, защищая осажденный Мадрид в рядах бригады Корнфорда.
— Теперь осталось единственное, — говорил Уолли. — Народное творчество. Все остальное — потакание буржуазии, мастурбация на потеху средним слоям.
Я взглянул на молодую женщину: такие слова, как «мастурбация», не употреблялись с нынешней легкостью. Она, вяло усмехнувшись, сказала:
— Лучше бы ты заткнулся, Уолли.
Тот, ухмыляясь, повернулся ко мне:
— Что скажешь, Виктор? Ей-богу, это же сама революция врывается в страну угнетателей.
Я пожал плечами. С такими излишне развязными евреями вроде Уолли было трудно иметь дело; концлагеря еще не превратили снова это племя в избранный Богом народ. К тому же он всегда меня недолюбливал. Думаю, он знал, до чего я не люблю свое имя — оно подходило только джазменам да мелким жуликам, — и произносил его при каждом удобном случае.
— Уж если ты горой стоишь за социалистическое искусство, — заметил я, — то зачем выставляешь вон там эту белогвардейскую халтуру?
Уолли, ухмыляясь, поднял плечики и показал свои ладошки торгаша.
— На нее спрос, дорогой мой, спрос.
Шлепая по полу босыми ногами, прибрел пьяно улыбающийся Ник. Обменялся насмешливым и, как мне показалось, понимающим взглядом с молодой женщиной, и я тут же понял, кто она такая.
— Взгляните-ка на нас, — жизнерадостно произнес он, обводя широким взмахом неверной руки с бокалом стоявшую позади него компанию, а также Уолли, свою сестрицу и меня. — Вконец разложившаяся компания.
— Мы тут как раз ждали революцию, — подхватил Уолли.
Ник засмеялся. Я повернулся к Крошке.
— Простите, — сказал я, — мне показалось, я вас знаю, но…
Она лишь повела бровью и ничего не ответила.