– Кого тебе, батюшка? – спросила баба, вышедшая из соседних ворот.
Узнав, чего надо, она сказала, что Андрей и вся семья его ушла в поле убирать последний овес. Так как незнакомцу была самая крайняя надобность видеть Андрея, то баба рассказала, как пройти в поле.
От зари до настоящей минуты Ваня прошел без малого верст тридцать; он так бодро пустился снова в путь, что можно было думать, его держали взаперти три месяца сряду; улыбка на лице его и веселые взгляды, устремленные во все стороны, красноречиво подтверждали такое предположение. Ваня находился уже в пятистах шагах от хутора, когда услышал за собою дребезжанье экипажа и спешный топот лошадиных копыт; вместе с этим слух его поражен был щелканьем бича и песнею, которую тянули тоненькою, визгливою фистулою. Обернувшись, он увидел статную серую лошадь, запряженную в беговые дрожки; лошадью правил красивый молодой человек в картузе, щегольском казакине и широких казацких шароварах.
«Должно быть, здешний помещик», – подумал Ваня, снял шапку и отошел немного в сторону, хотя до лошади оставалось еще далеко.
Ваня не понял сначала, как барин, у которого закрыт рот, мог петь так громко; секунду спустя дело объяснилось: за спиной барина сидел человек, которого Ваня принял сначала за мальчика. Он был горбат и спереди и сзади; белокурые, рыжеватые волосы его закладывались за уши, как у барина, что придавало угловатому лицу горбуна и большому носу его окончательное сходство с тонко заостренным клином; на заднем горбу красовалась гитара, державшаяся помощью шнурка, перекинутого через плечо, и качавшаяся из стороны в сторону при каждом скачке дрожек. Крепко ухватившись обеими руками за нижние перекладины экипажа, горбун выкрикивал песню, слова которой ясно уж теперь разбирал Иван:
…Вниз спустяся к ручеечку, Близ зеленого лужка, Вижу: барин едет с поля, Две собачки впереди. Лишь он встретился со мною, Бросил взором на меня. Здравствуй, милая красотка! Из которого села? Вашей милости крестьянка, Отвечала ему я!..
Хотя Иван посторонился и лошадь ни в каком случае не могла зацепить его, но господин, сидевший на дрожках, счел необходимым прокричать во все горло:
– Посторонись! прочь с дороги! раздавлю!..
– Федор Иваныч, Федор Иваныч! – пискнул горбун, высовывая из-за плеча его свою заостренную мордочку, – по ногам его арапником… по ногам хорошенько!
Но Федор Иванович ограничился тем, что щелкнул арапником по воздуху, засмеялся и сказал:
– Ну, Егорка, пой… Пой, увеселяй меня – ну! Егорка снова ухватился за ребра дрожек и снова затянул фистулой: